– Я только и делаю, что ищу пути примирения… пытаюсь тебе угодить… а ты меня не слышишь… не услышишь… и ты обо мне совершенно не думаешь! Сейчас я полностью осознала, что безразлична тебе.
Вовка смотрел на нее, и в глазах была тоска.
– Поэтому очевидно, что нам следует расстаться.
– Когда? – очень тихо спросил он.
– Сегодня. Сейчас. Надеюсь, у тебя хватит порядочности отвезти меня в город?
– Сейчас? – глухо переспросил Вовка, и Ольга фыркнула.
– Конечно, сейчас! Ты же не хочешь, чтобы я осталась в этом… месте.
– Это дом.
– Убогий деревенский дом. Вова, я заслуживаю лучшего. Хотя бы нормального отдыха. Заводи машину. Вещи я соберу быстро.
И вправду собрала.
Ушла. Не попрощалась даже, будто не видя ни Галину Васильевну, ни Женьку. Вовка же, подбросив ключи на ладони, мрачно заявил:
– Скоро вернусь.
– Мороженого привези, – попросила Галина Васильевна, которую подобный исход дела, похоже, всецело устраивал. – Мне пломбира… Женя, ты будешь мороженое?
– Нет.
– Ей тоже пломбира… и всякого, потом выберем.
Вовка кивнул.
Вышел.
И стало очень тихо, слышно, как ходят часы, самые обыкновенные, коричневые и с кукушкой. У Женькиных родителей похожие имелись.
– Не расстраивайся, – сказала Галина Васильевна. – Произошло то, что рано или поздно, но случилось бы. Крыса побежала…
– Что?
– Ольга эта… крыса, расчетливая крыса. Как только услышала, что Вовку посадить могут, так и побежала… тварь…
– А его…
– Могут, Женечка, еще как могут, – Галина Васильевна смахнула с комода несуществующую пыль. – Он ведь… воевал… и потом пришел немного странным. Нет, я-то знаю, что беды от Вовки не будет, он с детства добрым мальчишкой был, но когда такая биография, то очень удобно… а с Сигизмундом они не первый раз сцеплялись. И многие слышали, что Вовка ему шею грозился свернуть. Слова, конечно, но… порой и их достаточно.
– Знаете… – Женька задумалась, вспоминая прошедший день.
…Утро.
…И работа на кладбище.
…Владлен Михайлович…
…Прогулка и разговор у старого пересохшего колодца… улица пустая, прямая… спрятаться на ней? Нет, не выйдет… и если так, то Сигизмунд был бы жив.
– Мы ведь чай пили, все вместе, и никто со двора не выходил. И значит, у Вовки алиби есть… у всех нас алиби есть.
– Может, и так, – согласилась Галина Васильевна, но как-то неуверенно. – Но… только не смейся, Женечка, над суеверной старухой. Видится мне, что она вернулась за своим.
– Кто?
– Княжна… помнишь, я тебе о портрете говорила? И о том, что отец Сергий после решил, что княжна невиновна… что оговорили ее… знаешь, почему?
– Почему?
Надо говорить, пусть о делах давно минувших дней, но лишь бы она, Галина Васильевна, не задумывалась о нынешнем происшествии и о том, чем оно Вовке может грозить.
Убийца? Смешно… или нет? Женька вспомнила вдруг, как он изменился, плывущий, чужой взгляд. И оскал. И то его, про убить, которое он сказал, убирая подброшенного кота… Вовке ведь случалось…
– Он влюбился в нее без памяти. Боготворил. И слеп был. А люди… люди помнят, какой она была на самом деле. Знаешь, порой рождаются в семье… особенные дети… нет, не в том смысле, который принято сейчас в это слово вкладывать. Раньше-то таких ведьмами звали… а от ведьмы, Женечка, добра не будет…
– А как же…
– Тоня? Вовка рассказал? Ее ведьмой по глупости, по недомыслию называют. Знахарка она. Или ведунья, вроде оно и звучит похоже, но смысл иной.
