сказывал… а ей жить негде. И в гостиный дом вести нельзя… я вас познакомлю. Заодно глянь на нее, добре?
— Глянуть?
Я кусок пряника за щеку кинула.
— Как ты умеешь…
…глянуть я глянула. А то ж что я за хозяйка? В доме моем уж который день гостьюшка обретается, а я ни сном, ни духом.
Дожилася.
А девка-то гонорливая. Села пряменько. В меня взглядом вперилася и мозолит, мозолит…
— Дыру протрешь, — сказала я, хотя самой няемко было, страсть.
Гонору-то в ней на трех боярынь, не иначе. Ох, и намается Еська с этакою женой.
— Звать-то тебя как?..
Сама бледна. Тоща.
— Щучкой зови, — бросила.
— А на самом-то деле?
Губки поджала куриною гузкой. Небось хотела ответить, что не мое сие дело, да сдержалася. Верно. Я тут хозяйка, а она — гостья…
— Щучкой, — повторила она сухо. — Зови…
— Лицо покажи настоящее. — Еська держался в стороночке.
А Щучка зыркнула на него… с ненавистью лютою зыркнула. И по лицу рукой провела. Мамочки родные… нет, я ничего, верещать не стала.
Случалося мне клейменых видеть.
Но чтоб девка… это ж чего совершить надо было, чтоб клеймо да на физию поставили?
— Хороша? — осклабилася она и повернулась, чтоб, значится, я клеймо ейное в мелочах да разглядела. — Хочешь знать, за что?
И подбородок остренький задрала, так что шея худющая выпятилась. Как только на этое шее голова-то держится? Ее ж двумя пальцами переломить можно.
— Цыц, — велел Еська.
И девка, плечиком дернувши, отвернулась.
— Зося… такое вот… ну понимаешь, почему я матушке сказать не могу. Она не одобрит.
Я только и нашлася, что кивнуть.
Как есть не одобрит.
Да ни одна баба, которая в здравом уме и при памяти, этакое невестки не одобрила б, чего уж про царицу говорить. Она, может, сама б Еське женку выбрала.
Из боярынь.
Чтоб красива, телом обильна, косою толста и при приданом. У этое, мнится, за душою только и есть, что волосья рыжие и норов.
И вот чего мне делать-то?
— И в гостиный двор ей нельзя. А ну как амулет истончится или еще какая пакость произойдет? Не знаю точно, но вот ощущение у меня такое, что к моей нареченной пакости так и липнут.
Девка хотела чего ответить, но смолчала.
Ох и тяжко ей молчание далося. Я чуяла, как прям ее распирает. Этак и треснуть недалече.
— А бросить я ее не могу…
И вид такой виноватый-виноватый, ажно руки опустилися. И вот чего мне делать с евонною женою? Погнать, как розум говорит? Небось за дурной норов физии не клеймят. А если так, то… вот оставлю я ее ныне в доме, а она сворует чего. И ладно, когда просто сворует, не велика беда, а вот ежель чего похужей? Наведет мужиков с топорами, а они всех домашних и посекут. Бабка про такое писывала, когда еще при розуме была, и зело того боялася. Вона, даже кобелей во двор купили злющих, чтоб никто чужой не пролез.
…только от духа мертвого да заклятия кобели не уберегли.
— Щучка, значит?
Она нахмурилася.
А бровки светленькие, рыжеватые. Глаза яркие, что самоцветы… подкормить бы ее, а то глядеть тошно, одные кости. С такою спать поляжешь, в синяках подымешься.
— А что? — Она оскалилась.
— Ничего, — отвечаю и в самоцветные глаза гляжу, только пусто, не глядится ныне. Капризен мой дар проклятый, когда не надобно, то пожалте, а
