— Потерпи, — она нежно поцеловала его, — уже недолго осталось… пара недель от силы.
— Ты поедешь с нами?
— Я отправлюсь за вами. — Она отложила гребень. — И на этот раз все выйдет как надо…
Она отвернулась, и у него мелькнула мысль, что избавиться от нее просто. Он ведь убивал других, верно? Так почему бы и не эту женщину, к которой он больше не испытывал любви?
Почему медлит?
Не потому ли, что знает: убить ее куда сложней, чем кажется?
— Я пойду?
— Иди, дорогой… и постарайся, чтобы тебя не заметили. — Она склонилась над книгой, над тонкой серой книгой, к которой была привязана душой и телом. Телом больше, потому что душа ее давно истлела, впрочем, как и его собственная.
Но если убить не ее, а книгу?
Он подумает об этом позже.
Гребень скользил…
— Ты молчишь? Молчи. — Он забрался на подоконник, устроился на нем, что петух на насесте, и от этого было смешно и горько. — Это хорошо… если бы я и вправду не мил был, позвала бы охрану…
Позвала бы. Или еще позовет? Немного позже… минута или две — это ведь малость, а ей так не хватает малости, чтобы жить.
— Открой окно, — взмолился тот, кто не имел права находиться за преградою стекла, не говоря уже о том, чтобы в комнату войти. А он войдет, не только в комнату, но и в жизнь.
Стоит поддаться.
И дрогнула рука. Выронила гребень.
Упал под столик.
— Взгляни хотя бы…
— Гляжу.
— Улыбаешься? Я смешон?
— Самую малость.
— Я тебе подарок принес.
— Опять каменья?
Разве не понимает он, что не может Велимира подарка принять? Сапфиры, изумруды… о них мигом донесут батюшке, а уж он-то…
— Нет.
А окно она открыла.
Душно ведь.
Жарко.
Лето подобралось, полыхнуло солнцем. Нынешнее, поговаривают, особенно жарким выдастся.
— Вот, возьми. — На подоконник лег букетик первоцветов. Где взял только? Они ведь по последнему снегу… хрупкие белые цветы.
Никому не рассказывала, что любит…
— Спасибо.
— По сердцу ли?
— Подарок? — уточнила Велимира, пряча улыбку в букетике — пахли одуряюще. — По сердцу.
— А этот? — Колечко лежало на смуглой ладони. Серебряное. Простенькое. И в то же время… магией от него веяло. Силой первозданною.
— Ты же знаешь, нам не позволят…
— А если мы не будем соизволения спрашивать? — Он больше не улыбался, но глядел серьезно. И от этого взгляда немым криком кричать хотелось.
Замуж за азарина? Батюшка проклянет. И ее, и детей ее, если родятся после проклятия дети… слово отцовское крепко, а если найдет кого, чтоб на крови это слово завязать… а он найдет, постарается…
— Не будем? А жить-то как?
— Обыкновенно. Уедем.
— Куда?
— В горы. В горах дела нет, кто ты и откуда… дом поставим. Я сумею. Веришь?
