Верила. И надежда вспыхнула костром ночным. Но отгорела.
— Найдут ведь.
— Это если искать станут.
И Кирей вдруг оказался рядом, обнял, прижал к себе, будто боялся, что исчезнет она. И сладко стало, и страшно — он уйдет, а Велимире жить.
— Я вот чего придумал. — Дрогнула тонкая серьга, чужим дыханием потревожена. — Если не побоишься…
То, что он говорил, было безумием.
Но надежда… надежда ярче разгоралась.
А ведь получится… может получиться… и если так… не она ли, Велимира, просила в ночь березовую свободы? Не она ли клялась себе не упустить самого крохотного шанса, не она ли…
…она.
И не упустит.
— Ты… ты пойдешь на такое?
— Если ты пойдешь со мной. — И вновь колечко протянул: — Возьми.
Примерь.
Оно обовьет палец горячею огненною силой. Оно убережет от глаза дурного и спрячется меж иных перстней. Оно… оно позволит надежде жить.
И если так, то, глядишь, и получится все.
Ждать-то уже недолго.
— Так пойдешь?
— В горы? — Велимира взяла кольцо.
— В горы… они до небес подымаются. А небеса там синие, высокие. Говорят, на рассвете огнями всеми играют… и орлы там водятся огроменные, под крылом — дом укроется…
Он рассказывал про горы и про орлов. Про дом, который поставит для Велимиры, и про жизнь ее, иную, где она будет всенепременно счастлива… иначе ведь зачем?
И она слушала.
Верила.
Сжимала серебряное колечко залогом… ждать? Она дождется. И вправду ведь недолго осталось.
Гребень застрял в рыжих космах Елисея. Он дернул, выдирая несколько волосков, и в раздражении отшвырнул в сторону.
Что происходило?
Он перестал слышать Ерему, зато начал — луну, пусть эта луна давно уже истончилась.
А брат врал.
Говорил, глядел в глаза и врал.
Но если хотя бы слово из сказанного им правда, то… Елисей свободен? Он поднял взгляд в темное небо и нахмурился. Скоро проверит. И лучше бы остальным, которые тревожно, но спали, быть подальше… Ерема улыбается. Счастлив? Доволен собой?
А Емелька насуплен, сосредоточен. Вновь с огнем борется?
Егор кулаки сжал. Губы — что нитки… воюет. Евстигней ногою дергает. Поздно явился. Где был? Не спрашивай — и не соврут. Весь вечер ножи свои выглаживал, ласкал… бестолочь. А вот Еська так и не лег. Сидит на подоконнике, в небо пялится. Увидел, что смотрят, и повернулся, подмигнул. Мол, вот и у нас секреты появились. Сумеем ли сохранить?
Недолго.
Гребень под подушкой чувствовался, и Щучка выкинула его на пол. Тоже дурища, гадать вздумала… на жениха… вон, муж имеется.
И нож заговоренный. Всего-то надобно, что в шею воткнуть, в то место, которое ей старый Берзень показывал, чтобы перерубилась жила кровяная. Тогда уж не спасут…
…в постель уложить.
Мужики до этого дела охочие, ей ли не знать. Видела в дурном доме, как шалеют от голых сисек да вина… и этот ничем не лучше.
Клинок лежал в ладони.
Махонький.
Один удар — и свобода. Тот, кто нож поднес — Щучка, сколь ни пыталась, не могла вспомнить его лица, — с ножом и перстень отцовский передал, а значит, слово его — слово Безликого. Попробуй ослушаться.
