спиртного, побольше гуляйте в лесу, не думайте о плохом. Это невозможно, прорычал я в мокрый носовой платок. Тогда попробуйте подружиться с этими голосами, развел руками врач, если нельзя от них избавиться – остается найти, чем они могут быть полезны.
Голоса шелестели, как вода, обтекавшая тупой нос подлодки. Я гнал их прочь – ведь в моей ладони была рука Урсулы, и я касался языком ее губ. Губы оказались на вкус как белый шоколад, и это казалось мне смешным.
– Артур, не знаю, как твое настоящее имя… Я верю, что ты русский. Ты должен знать кое-что. Ваш советский консул в Гаване предал вас. Он работает на Генриха, торгует именами красных агентов – продаст и твое.
– Урсула, не знаю, как твое настоящее имя… кстати, а как твое настоящее имя?
Из рубки вышел Хемингуэй с бутылкой шампанского. Хуанита шла следом, пританцовывая и напевая по-испански. Ее большое голое тело в фиолетовых лунных лучах наводило на мысли об африканских тотемных статуях, о колдунах-вуду и пантерах, крадущих младенцев.
– Артур, поверь мне, – не унималась Урсула. – Я знаю, среди русских много сторонников союза с Гитлером. Не верю, что ты один из них. Наши народы должны быть вместе в этой драке за мир.
Мы стояли на самом носу, босиком у бурлящей кромки вод, и от соленых брызг были мокрыми с головы до ног. В широко распахнутых, будто удивленных чему-то глазах Урсулы мерцали южные созвездия, и я видел свою тень на фоне звезд. «Товарищи, полюбуйтесь: такое поведение недостойно советского человека», – раздался угрюмый мужской голос из созвездия Гончих Псов. В памяти пронесся солнечный майский Ленинград, двадцать девятый год, застенчивые толстоногие рабфаковки на качелях в парке, гипсовая девушка с веслом…
– Ты слышишь, Артур?
– Я слышу тебя.
– Ты веришь мне?
– Эй, друзья-немцы, – огромные руки писателя обняли нас за плечи, и густой ромовый дух наполнил Вселенную, – запомните навсегда сей миг счастья, любви и покоя. Неотвратимо и скоро изуверская паровая машина перемелет этот мир, раздробит его кости и утопит в крови.
Я стою с револьвером в руке у двери в спальню консула Крошева. В коридоре мечутся на стенах лунные тени.
Со вчерашнего дня события развивались с головокружительной быстротой. В семь утра я отослал почтового альбатроса с донесением для адмирала Ткаченко: «Три красных, готовность на 21 июня». Мой человек на «Радио Гаваны» получил запечатанный конверт со срочным сообщением для эфира: «Вскрыть на рассвете 21 июня». В три часа пополудни мой тракоход обстреляли на набережной (я не пострадал, Санчес легко ранен в руку). Свое спасение отношу к сфере сверхъестественного: голоса с Луны, эти ужасные раздражающие голоса вывели меня из себя даже среди белого дня – я в бешенстве швырнул на пол салона сигару; а когда немного остыл и нагнулся поднять ее – обшивку кресла на месте моей головы взорвала очередь. Я узнал исступленное тявканье «шмайссера».
Проверяю барабан: все шесть патронов на месте. Перед тем как войти к Крошеву, я ищу глазами в окне фиолетовую мучительницу Луну, но она спряталась за облаками.
Шесть часов назад мы с Санчесом стояли в гараже над теплыми лампами приемника и слушали разговор фон Бигенау и посла Хиккерсбергера в летящем через город автомобиле.
– Все начнется в ночь на двадцать второе июня. Рано утром, – тихо сказал посол. – Это абсолютно секретная информация, кроме вас и меня, на острове никто ею не обладает. Вы поняли меня, Генрих?
– Я понял вас. Никто не узнает о нашем разговоре.
Мы поняли одно: нужно действовать без промедлений.
Я выбиваю дверь ударом ноги. В сумраке Крошев сидит на смятой постели, рыхлый и грузный, как борец сумо, бледный, в одних семейных трусах. Худенькая мулатка забилась в угол у бельевого шкафа. У окна – фон Бигенау с пистолетом в руке.
– Генрих! Будь ты проклят!
– Линдберг! О, доннерветтер!
Мгновение – и мы оба снова спокойны, как могут быть спокойны двое смертников, держащих друг друга на мушке.
– Разве, Артур, ты не должен сейчас лежать в морге? – ухмыляется он.
– Как видишь, я воскрес из мертвых. Но ты – разве ты не должен был прийти сюда завтра ночью, а не сегодня?
– Должен ли я? Кто сказал, что я должен?
Мы медленно шли по кругу, не спуская друг с друга глаз. Бледное фиолетовое зарево Луны растекалось по стеклянной стене, превращая наши лица в странные маски. Одно из окон было открыто – ясно, как этот ублюдок проник сюда. Зачем же Бигенау явился к советскому консулу в спальню?
– Послушайте, что все это значит?! – кричит Крошев по-испански (он ни слова не понял из нашего немецкого диалога). – Что вам нужно у меня дома, черт подери?
– Прекрасно, прекрасно, – смеюсь, – так что она сказала тебе, Генрих? Урсула?
