Но еще утром того дня я бежал по коридору гостиницы «Плаза», и вокруг плавали среди пальм кефирные лица растерянных арийцев. В номере 306, который Урсула тайно от Бигенау сняла за день до вторжения, было тихо и темно. На полу лежал незнакомый мужчина в сером костюме, с пистолетом в окоченевшей руке. Его лицо формой и цветом напоминало гнилую картофелину, в горле торчала тонкая черная игла. «Хорошо, я пойду с вами, – сказала ему, должно быть, Урсула, – если фон Бигенау хочет меня видеть, я не смею отказывать. Но позвольте – я закурю папиросу. У вас нет спичек?»
Тогда я бросился в порт, где уже шла выгрузка морской пехоты. Я знал, что ее не стоит искать в окрестных горах или за стенами германского посольства. Она – там, где сейчас опасней всего. И я успел вовремя.
– Товарищ старшина, – опробовал я командный голос, – одну минуту. Эта девушка со мной.
Патруль уже готовился увести ее куда-то в недра одного из стальных чудовищ, что покачивались на якорях невдалеке от берега. Урсула, одетая в простое крестьянское платье, закутанная в цветную шаль, бросилась мне навстречу, но матросы удержали ее.
– Вы еще кто такой? – Старшина скептически шевельнул тараканьим усом.
– Полковник Марков, разведка.
– Доказательства?
– Что вы чушь порете, старшина? – разозлился я. – Удостоверение, что ли, хотите увидеть?
– Отведи-ка их, Сайдуллаев, обоих в комендатуру, – приказал старшина, – там разберутся, кто ты такой – полковник или беляк недобитый.
По крайней мере нас не разлучили.
Вечером в каюте у молоденького особиста я изложил все начистоту:
– В сложных боевых обстоятельствах товарищ Урсула Майринк, перевербованная мною, проявила удивительное мужество, героизм и сообразительность. Сообщив мне ценную информацию о предательстве консула Крошева, она спасла от провала всю нашу агентурную сеть на острове.
Парнишка долго смотрел на меня дикими глазами.
– Так, – наконец протянул он, – а где медальон-то ваш, товарищ Марков?
Как же приятно слышать этот южнорусский говорок. Я продемонстрировал свежий шрам на затылке:
– Вынужден был снять. В целях конспирации. Под угрозой смерти.
Выдрать из-под кожи медальон с товарищем Сталиным? Это не понравилось особисту. Впрочем, из-под стражи нас с Урсулой освободили и дали отдельную каюту. За ужином (макароны по-флотски, кислая капуста и чай) давешний усатый старшина подмигнул мне:
– Ты уж не серчай. Такое наше дело, военное, беспокойное. А вам с фройленкой твоей по ордену теперь, глядишь, нацепят. Мыль сюртук!
– Спасибо, Артур… и прости меня.
– Мое имя Леонид.
– Леонид… Лео… я – Хлоя. Прости, если можешь, Леонид. Я выполняла приказ.
– Нет нужды извиняться. Я нашел тебя не для того, чтобы мстить.
Тонкий дымок ее папиросы медленно извивается в полумраке крошечной каюты. Прямо под иллюминатором поплескивает фосфоресцирующая волна – и где-то далеко внизу едва слышно тарахтят сквозь дрему двигатели «Свердлова», но здесь тихо и покойно. Здесь пахнет сонным теплом простыней.
– Впервые за столько месяцев я могу расслабиться и безмятежно лежать вот так, глядя на лунный свет, – говорит Хлоя.
– Я тоже.
– И будь что будет.
Я касаюсь рукой ее светлых волос:
– Все будет хорошо.
– Всех немцев в Гаване собирают для отправки в лагеря, ты слышал?
– Да.
– Значит, скоро война… может быть, завтра… мы будем союзниками, вот увидишь.
– Будем надеяться. К сожалению, не все в СССР знают, что творит Гитлер на оккупированных территориях.
– Очень хорошо, дорогой, – она кладет свою тонкую руку мне на плечо, – я не могла бы остаться с тобой, если б мы стали врагами.
– Хлоя…
– Я отказалась от любви, от выгодной партии, от родительского поместья в Нью-Гэмпшире, от всего – для своей Родины. Я пью водку и ром, как мужчина, я убиваю и краду, я отдаю свою молодость и красоту сладострастным садистам – все для того, чтобы защитить Америку, чтобы прославить ее имя. Все наши союзники в Европе пали – осталась лишь голодная, выжженная немецкими бомбардировками Британия. Можешь считать меня странной, чокнутой аристократкой… но я верю, что ты тоже идешь на жертвы ради своей страны. Ты способен понять.
– Да, долг перед народом превыше всего.
– Превыше любви?