за руку, остановить: не смотри! Пусть все остается как есть!
– Слушаю, товарищ Сталин! – неистово хрипел Ткаченко в микрофон. – Есть вскрыть конверты с литерой «А». Приступаем к выполнению боевой задачи!
Рука Хлои дрожала. Я вырвал у нее распечатку. «Лондон морнинг геральд». Набранный санспарелью заголовок кричал: «РОКОВАЯ НОЧЬ ДЛЯ АНГЛОСАКСОНСКОГО МИРА». «Сегодня, двадцать второго июня, в четыре часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Великобритании, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Лондон, Эдинбург, Манчестер, Бристоль… В то же время советские и японские военные корабли вероломно вторглись в территориальные воды США и Канады на Западном побережье. Красные эскадрильи бомбят американскую военную базу Перл-Харбор. По некоторым сведениям, “ограниченный контингент” советских войск на Кубе представляет собой настоящую армаду, предназначенную для атаки Восточного побережья Соединенных Штатов… Такие согласованные действия Советов и стран Оси просто вопиют о том, что прогрессивный мир сегодня столкнулся с чудовищным альянсом двух тоталитарных вождей. Небо над нашими головами померкло от исполинских теней этих тиранов, и призрак всемирной двойной деспотии встает во весь рост…»
Я взял Хлою за руку, но она отдернула ее. Вроде бы умолкшие наконец лунные голоса в моей голове вновь зашипели на все лады, словно растревоженное гнездо кобр.
– Прямо по курсу Майами, – дрожащим от возбуждения голосом сообщил пилот.
– Внимание десанту на всех судах! – откликнулся Ткаченко. – Приготовиться к высадке. Вперед, сталинские соколы! Дирижаблям держать строй!
Внизу медленно набухали белые облачка дыма, сквозь клекот дизельных моторов долетел далекий гул.
– Хлоя, подожди, постой! – сказал я, но девушка отступила к стене. Синие удивленные глаза ее наполнились влагой.
– Иди сюда, Леонид, – схватил меня за руку Ткаченко своим металлическим манипулятором, – слушай, только тебе, больше никому. Неделю назад наши вшили Гитлеру эту херовину… ну, эту электрическую круглую пипку, как бишь ее… короче, Адольф теперь наш с потрохами! А Германия будет плясать под нашу дудку, сечешь? Вышли на него через секретаршу какую-то, Еву Браун. Сначала ей мозг промыли, потом самому, сейчас потихоньку берут под контроль птиц помельче. Молодцы, разведка, едрить-колотить твою на семь ветров…
Девушка приходила в себя. Она с ненавистью посмотрела на Ткаченко, потом на меня, затем взгляд ее остановился на кобуре, висевшей на поясе пилота.
– Михаил Африканович, арестуйте эту девушку, – сказал я, устало закрыв лицо рукою, – она – американский агент, и очень опасный.
Хлою увели. Больше я ее никогда не видел.
Наталья Резанова
ЗИМНЯЯ СТРАЖА
Это было странно – проснуться здесь после столь долгого отсутствия. В комнате, где они с сестрой жили в детстве. Точнее, сначала до ухода Табити в Красный дом, а потом – после возвращения оттуда. Так что, по правде, тогда это была комната Ане. Но теперь сестра с мужем занимала бывшую спальню родителей, а эту уступили Табити.
Вчера, когда она ехала по заснеженным улицам, ей казалось, что время в городе остановилось. Все было как всегда в это время года – пушистые хлопья, падающие с неба, расчищенные в сугробах дорожки, дети, бегающие по этим дорожкам с еловыми и сосновыми ветками, лавки и базары, торгующие всем, что потребно в канун Полузимья, огромная пышная елка на главной площади. Она тихо выругала себя за то, что так неприлично расчувствовалась. Наверное, виной тому было то, что она вернулась в канун праздника. Главного праздника в жизни Злата.
А сегодня от этого ощущения не осталось ничего. Только вот… странно проснуться здесь. Вчера они легли поздно – Ане обрушила на нее ворох рассказов о том, что случилось за минувшие годы, всплакнула, повествуя о смерти родителей, и вновь развеселилась из-за того, что сестра вернулась. Ее мелкий крутился рядом, норовя встрять в разговор, а муж солидно помалкивал и разливал настойку по серебряным бокальчикам, которые Ане выставила на стол по торжественному случаю.
После этих посиделок и с устатку Табити и проснулась поздно – сквозь ставни вовсю пробивался солнечный свет. Она уж и не помнила, как давно не позволяла себе валяться в постели. Ладно, понежилась, и хватит.
Она едва успела натянуть штаны и рубаху, как в дверь просунулась лохматая мальчишеская голова.
– Тетя Таб, а тетя Таб…
– Мелкий, тебя не учили, что стучать надо?
– Н-ну…
Табити одернула себя. Пацан еще просто не понимает, что надо стучать, он же у себя дома. Девять лет. Родился после ее отъезда, вчера увидел тетку в первый раз. И, сообразив, что суровая тетка не сердится, просочился в комнату.
Таффи – белобрысый, веснушчатый мальчик. Табити попыталась сообразить, похож ли он на своего отца, но лицо Бана упорно ускользало из памяти.
