– А вы, стало быть, встали уже.
– Ну… Икелас рано сейчас встает. Ему в лавку идти, а мама ему поесть готовит…
Отчим Таффи был торговцем, и, как поняла Табити из вчерашних разговоров, торговцем вполне преуспевающим – насколько можно преуспевать в городе, отдаленном от столиц и больших ярмарок. Впрочем, нечего грешить на город – Элат, похоже, сейчас процветал, или это из-за праздника так показалось.
– Она и тебе приготовила, там на плите стоит, чтоб не остыло. Тетя Таб, а можно меч потрогать?
Ну конечно. Естественно, ему хотелось не тетку к завтраку позвать, а к настоящему оружию прицепиться.
– И думать не моги. Знаешь, что положено делать, когда боевое оружие хватают без спросу? Руки отрубать.
– Так я ж со спросом… – Гляди-ка, не испугался. А ведь Табити сказала чистую правду. – И я только подержать… где я еще такой увижу. В Элате ж ни у кого мечей нет, топоры да пики…
– Отчего же? У Зимней стражи есть мечи.
Таффи фыркнул.
– Так у них же оружие не взаправдашнее, видимость одна.
Табити нахмурилась. С чего мелкий так решил?
– Ты мне лучше скажи – Полузимье на носу, почему елку в доме до сих пор не поставили?
– Икелас обещал, что купит… только ему все некогда, сейчас же у него самая торговля, перед праздником…
– Хорошо. Я сама схожу на базар.
– Да ничего, я уже большой, чтоб елку для меня ставили… так Икелас говорит.
– Он не прав. Это обычай Элата. Не важно, сколько лет хозяевам – в Полузимье в доме должна быть елка. Ну или пихта. Или сосна. Отчим твой – приезжий, обычаев не знает. А ты должен соблюдать. Скажи матери, я сейчас спущусь.
Ане была с утра занята тем, что чинила одежду мужу и сыну, и кухня оказалась в распоряжении Табити. Но спокойно позавтракать ей не удалось. Грохнула входная дверь, слышно было, как Таффи завопил: «Дедушка пришел!», и вскоре на пороге воздвигся Ульвин. Табити встала из-за стола, отодвинула миску с пшенной кашей, поклонилась.
– Здравствуй, дочка. Мы уж и не чаяли в живых тебя увидеть.
– И тебе здравствовать, почтеннейший. Завтракать будешь?
– Скоро уж обедать пора, – проворчал старик. – А вот горячего бы я выпил. И покрепче чего.
Табити едва не ляпнула: «Не рано ли?», но удержалась. Она Ульвину не родственница, чтоб делать ему замечания.
– Сейчас. – Она поставила травяной взвар на плиту подогреваться и полезла на полку за бутылью с настойкой, но не нашла ее. – Вот же ж демон, наверное, Икелас в буфете запер. Ничего, сейчас ножом дверцу подломаю…
– Не стоит. Хотя Икелас, конечно, сволочь – от хозяйки продукт запирать.
– Что ж, это их дом.
– Это твой дом.
В словах старика был резон. Именно Табити как старшая дочь должна была унаследовать дом. Но ее не было слишком долго, никто не знал, жива ли она, и потому после смерти родителей дом отошел к Ане. А когда та вторично вышла замуж, стал ее приданым.
Табити наполнила чашку, отрезала хлеба от краюхи, поставила это перед стариком. Даже если он не хочет есть, одним питьем не угощают, таков обычай.
– Не надо было тебе уезжать, – сказал он, шумно отхлебнув. – Мало ли какие обиды… лучше бы Бан на тебе женился, да…
Все в городе считали, что Табити уехала из города, потому что Бан предпочел ей младшую сестру. Пускаться в объяснения, что все было как раз наоборот – это она не хотела замуж, хотела повидать мир, а Бан женился от обиды, – было влом. Все равно никто не поверит.
– Я так и не спросила вчера – от чего он умер? Вроде не болел ничем…
– Деревом его придавило. Подрядился летом в бору рубить – вот ему и сказалось.
– Как так? – Табити была озадачена. В Элате никогда не рубили хвойные деревья, кроме как к Полузимью – только тогда запрет снимался. Для построек и на дрова хватало деревьев других.
– А вот так. Это когда еще дорогу начали строить. Понаехали чужаки, обещали платить за сосны и ели вдвое. Ну, мой-то дурачок и повелся. После этого никто из местных больше обычай не рушил, всем жить охота, да только мертвых не вернешь. И Ане, корова безмозглая, не отговорила его. Вот если б ты была…
– Что свершилось, то свершилось. – Разговор этот был Табити неприятен. – Ты сам сказал, почтеннейший, – мертвых не воротишь.
– Что ж… – Ульвин допил взвар, поморщился – и верно, он бы явно предпочел что покрепче. – За дом судиться будешь?
– А смысл? Я знаю закон. Человек, не подававший вестей о себе семь лет, считается мертвым. Меня не было десять лет. Затевать тяжбу – только время
