превратив мир вокруг меня в радугу. Пол под ногами дрожал, словно началось землетрясение. Какая все-таки сила прячется в этой моей радостной штучке! Какая сила!
Меня подхватил бешеный круговорот. Секунду назад я еще стояла перед стеной Саши – и вот уже снова сидела в комнате у Аркадия, вытряхивая из конверта с воздушным шаром открытку. Руки дрожали, пальцы не слушались. Кот в черной шляпе по-прежнему таращил на меня глаза, нацепив монокль. Я хотела прочесть эти строчки еще раз:
И в другой колонке:
Внизу появилась еще одна строчка. Крепеж монокля оказался слишком коротким, но эта строка была крупнее остальных, и я смогла прочесть ее невооруженным взглядом:
И тут я все вспомнила! Я вспомнила.
В мою память вернулся тот вечер, когда я заперлась дома и решила, что не выйду из альбома, пока не разберусь, почему у меня не получаются открытки. С той страницей пришлось изрядно помучиться и выкинуть несколько неудачных экземпляров.
Она делилась на две части – небесно-голубую и нежно-зеленую. Благодаря акварели небо получилось умеренно бледным и текучим, а зеленую траву я, попробовав разные варианты, процарапала мастихином по мокрой текстурной пасте. Посредине моего «поля» вдаль уходила дорога, «вымощенная» буквами. Название моего нового занятия – «v.s. скрапбукинг» – повторялось на той дорожке снова и снова буквами разного размера и способа изображения – от напечатанных на машинке до вырезанных из бумаги в клеточку. В голубом небе зависло «облако непонятностей», как я его назвала, – хаотичное скопление запутанных ниток, бусинок, бисера, мелких пуговиц, закрепленных на куске белой марли, а ее края скрывал слой голубоватого акрила, сливающегося с небом. Так я представляла себе Меркабур – мир, который мне никак не удавалось понять. Границу между голубой и зеленой частями подчеркивали две полоски из скотча с геометрическим рисунком. Мне даже самой страничка понравилась.
Уже тогда у меня появилась привычка входить в альбом с помощью надписи, выбитой на ленте принтера. Я приготовила два слова:
«MY SECRET»[19].
Довольная собой, как Бобик, откопавший на помойке мосол, я вставила страницу в альбом, разместила на ней слова, прочла их вслух, поймала знакомое головокружение и…
Я изо всех сил вцепилась в подлокотники. Отпустить их не позволял инстинкт самосохранения, меня бы и десять Брюсов Уиллисов не смогли от этого кресла оторвать. Неужели стоял сзади, опираясь длинными босыми ступнями на ножки и держась за спинку кресла. Я опасалась, что спинка оторвется, и мы с ним грохнемся со всего размаху, а потом меня в нашем мире будут пару недель мучить какие-нибудь неизлечимые психосоматические боли. Неужели, словно прочтя мои мысли, наклонился ниже и взялся за подлокотники. Теперь он пыхтел мне прямо в ухо, но стало как-то спокойнее.
Мы мчались по туннелю, который то обдавал меня холодными брызгами, словно выдолбленный в настоящей скале, то дышал жаром, как если бы поблизости бурлил вулкан. Стены поначалу скрывались от меня во мраке, но все чаще и чаще на них стали попадаться ярко освещенные участки, похожие на витрины. Мимо меня пролетали шкафы и полки, заставленные всякой всячиной, разглядеть которую я не успевала, потому что мы слишком быстро проносились мимо. Я протянула руку и умудрилась схватить с одной полки банку. На этикетке было написано «Малиновое варенье», но склянка оказалась пустой. Ехать дальше с банкой не хотелось, а бросать на пол рука не поднималась, и я исхитрилась поставить ее на другую проезжавшую мимо полку. И в тот же момент у меня возникло стойкое ощущение дежавю, словно этот эпизод уже случался в моей жизни, только очень-очень давно, еще в детстве.
А потом витрины помчались передо мной так быстро, что я вся превратилась в зрение. Словно и не было больше Инги, а был умный оптический аппарат, который выхватывал из стен отдельные кадры и успевал только давать им короткие комментарии.
Велосипед «Школьник» – «ломовая машина», как называл ее папа, доставая в очередной раз гаечные ключи.
За ним – безрукая Венера Милосская и картина Репина «Иван Грозный убивает своего сына». Потом потрепанное пианино из серии «Я тоже ненавижу музыкалку». Школьные годы чудесные?
Мамма миа! Живой лев с ослепительно сияющей гривой. «Тебя там встретит огнегривый лев и синий вол…»[20]
Вместо синего вола меня встретил двухкассетный магнитофон со встроенной светомузыкой.
Потом мне открылась странная картина, и кресло, казалось, даже замедлило свой бешеный ход, чтобы я могла разглядеть ее целиком: на маленьком освещенном катке танцевали двое в костюмах луны и солнца.
За катком последовали вареные джинсы, белые китайские кроссовки и настоящий полароид! А потом я чуть не вывалилась из кресла, потому что на стене красовалась фотография парня, с которым я первый раз поцеловалась, причем снимок был в полный рост. Дио мио, ну и вкусы у меня тогда были!
