– Друзей ты тоже видеокарточками угощаешь? – с серьезным видом спрашивает манул.
Нам бы прислушаться к этой его фразе, но все слишком увлечены – мы усиленно скрипим мелками по доскам, прямо как школьники в классе до изобретения перьев и карандашей.
– Меняться тарелками запрещено! – объявляет Серафим.
– А зачем нам меняться тарелками? – удивляется Инга.
Серафим ее не слушает, он издает еще один оглушительный «мурмяу», и всем становится ясно: каждому из нас достается еда, заказанная соседом. Илья получает от меня идеальные оладушки, ровные и круглые, равномерно поджаренные, но не подгорелые, с лужицей превосходного варенья, точнее, конфитюра, как его правильнее называть в подобном антураже. Во Франции, надо сказать, делают отличные блинчики, но в тарелке были именно оладушки, в точности как мамины, когда они ей особенно удавались. Илья запивает их домашним душистым чаем, заваренным со смородиновым листом и мелиссой. От Инги я получаю капучино и тирамису, а ей самой не везет больше всех, потому что достается от Аркадия кружка пива с пеной и сушеная вобла. Впрочем, Инга не стесняется и принимается сдувать пену. Аркадий, сидящий рядом с Аллегрой, обнаруживает на тарелке огромное пирожное со взбитыми сливками, а в кружке – лимонад и, нисколько не смущаясь, принимается поглощать все это с нескрываемым удовольствием. От Паши малышка-подружка Инги получает стакан воды и большое зеленое яблоко, но все равно радуется, как ребенок – шоколадному зайцу. Самому Паше, по иронии стола, от аристократки Эльзы достается бокал белого вина, к которому он не притрагивается, и нечто, напоминающее фуа-гра. Тарелку он тоже не трогает, и правильно делает, на мой вкус это – страшная гадость. Кажется, он единственный, кто ничего не ест, но совсем не выглядит недовольным.
Эльзе судьба мстит в лице Ильи, от которого ей достается бутылка кока-колы, сосиска в тесте и пачка чипсов. Тем не менее она с невозмутимым видом хрустит чипсами, элегантно откусывая по маленькому кусочку от каждого кругляшка. Хотя я бы не удивилась, если бы увидела на тарелке Ильи новый супермодный смартфон. Замечаю, что Шапкин сидит перед пустой тарелкой и вообще – выпал из нашего круга: один за целым столом, в стороне от остальных – чужой на этом празднике меркабурской жизни.
– Кто не пишет, тот не ест, – говорит Серафим, поймав мой взгляд.
И никто, кроме меня, между прочим, не заказал чай. Да и мне он не достался! А еще называется «умное чаепитие»! Я пробую тирамису, пирожное тает на языке, и впервые за долгое время чувствую себя в полной безопасности. Мы едим молча, как люди, у которых нет общей темы для разговора. Когда чавканье утихает, и гости переходят к сосредоточенному вытиранию физиономий салфетками, Серафим встает из-за стола и складывает руки на груди. Вид у него довольный, как у объевшегося кота, но вместе с тем серьезный.
– Мурмяу! – громко восклицает манул, и парижское кафе исчезает, словно его и не было. Мы снова оказываемся в зале с балками под потолком и длинным пустым столом. О чаепитии теперь напоминают только стулья, на которых мы сидим, хорошо, хоть их Серафим соизволил нам оставить.
– Надеюсь, никто не подумал, что я пригласил вас всех сюда, чтобы выпить чаю. Я собираюсь поговорить с вами о том, что отравляет в последнее время Меркабур, – говорит он, и в комнате повисает глухая тишина, словно в нее ворвалось полчище пожирателей звуков.
– Давай сначала поговорим о тебе, – первой нарушает тишину Инга, она за словом в карман не лезет. – Кто ты и какое тебе до всего этого дело?
– Да, мне тоже интересно, – присоединяюсь я.
Эльза тяжело вздыхает и смотрит на нас так, словно мы только что вытерли руки скатертью и поковырялись вилкой в носу.
– Если вдруг кто-то еще до сих пор не понял, меня зовут Серафим. Можете себе представить, на табличке при входе в этот дом написана чистая правда. Я на самом деле – смотритель Маяка Чудес, а мое меркабурское обиталище – и есть Маяк.
– Прости, – я вмешиваюсь, чтобы задать вопрос, который мучает меня с самого начала. – А ты живешь… ммм… только в Меркабуре?
Мне неудобно называть его на «ты», все-таки он заметно старше, а я его совсем не знаю.
– Во-первых, это не имеет отношения к делу. – Манул бросает на меня такой взгляд, что мне хочется втянуть голову в плечи. – Во-вторых, характер моей работы не предполагает разглашения этой тайны. А в-третьих, в стенах Маяка этот вопрос задавать запрещено. Тут все равны вне зависимости от прописки.
Эльза снова состряпывает снисходительно-презрительную физиономию, продолжая потягивать вино. Шапкин почти все время смотрит только на нее.
– Кто-нибудь знает, зачем нужен Маяк? – спрашивает Серафим.
– Чтобы корабли не врезались в берег, – с готовностью отвечает Илья, и я толкаю его в бок.
– Ты чего, Пална? – шепотом спрашивает он.
– Не позорь меня, у нас же «умное» чаепитие, – шиплю я в ответ.
– А что я такого сказал?
На Эльзу я даже не хочу смотреть.
– Маяк служит ориентиром. В каждой комнате Маяка по четыре окна, – говорит Серафим.
Я давно заметила, что окна в комнате – живые, и свет, который проникает внутрь, это не солнце, а радужные лучи потока.
– К примеру, в этом окне, – он показывает на ближайшее, – чудеса архитектуры, инженерии, прогресса и техники. Конечно, и тут дело не обошлось без
