Читаешь записи, смотришь фотографии, заглядываешь в профиль: чем он интересуется, с кем дружит и как зовут его любимую собачку. А потом открываешь верхнюю запись и видишь комментарии: соболезнуем, светлая память, пусть земля будет пухом. И сразу чувствуешь себя неуместно, словно с любопытством разглядываешь могилу чужого тебе человека.
– Пойдем, пойдем отсюда. Тут нельзя, тут нам нельзя. Тут мы испортимся, – бубнила Аллегра. – Тут мы опять что-нибудь потеряем, что-нибудь ценное, что-нибудь важное.
– Подожди, радость, – сказала я. – Дай мне подумать.
Стена принадлежала типичной «штамповщице». Большинство штамповщиц занимаются в основном простенькими поздравлялками, пользуясь готовыми шаблонами, скетчами и штампами, за что, собственно, и получили свое прозвище. Открытки у них выходят унылые и однообразные, как с конвейера, с незатейливыми растиражированными эффектами, например, получив такую карточку, именинница начинает считать, что нос у нее хоть и похож на картошку, но украшает ее профиль столь же загадочно и привлекательно, как улыбка – Мону Лизу. Хорошие мастера относятся к штамповщицам терпеливо-снисходительно, как профессора консерватории к самодеятельному оркестру «дворца дружбы между народом и культурой»: морщат лбы и хранят интеллигентное молчание. Организация Магрина такими не интересуется вовсе.
Хозяйка стены звала себя красивым иностранным именем – Эльвира. Может быть, это было и настоящее имя, в кардбуке не разберешь. И специализация у нее была довольно типичная – «сваха». Если бы не стала скрапбукером, то, наверное, писала бы книжки в духе «Как выйти замуж за мешок с деньгами» или проводила бы тренинги по эффективному укрощению мужчин. Кроме того, Эльвира давала платные уроки по скрапбукингу. Хороший v.s. скрапбукер редко берется преподавать, потому что, чем глубже ты погружаешься в это дело, тем больше понимаешь, что ни шиша ты в нем не соображаешь. Штамповщицы же, можно сказать, не успеют разучить на пианино три гаммы, как уже берутся учить других музыке.
С фотографии на меня смотрела длинноногая блондинка в мини-юбке и коротенькой шубке. Даже странно, что губы не накачаны до состояния «художник плохо нарисовал Дональда Дака». Эльвира стояла возле пальмы на фоне какого-то отеля, кокетливо выставив вперед ножку и демонстрируя убийственной высоты шпильку, широко улыбалась и держала в руках нехитрую, но красочную «завлекалку» – единственную открытку, выставленную на стене. Куда больше творческих усилий было приложено к замысловатому рисунку на длинных отточенных ногтях.
Девушка очень напоминала самую высокую и тощую из тех троих, кого я видела под своим окном, но полной уверенности у меня не было – непричесанную чучундру без макияжа, которая словно только что встала с постели, к тому же одетую в уродливую мешковину, трудно было сравнивать с модницей на фото. Стену украшали свадебные фотографии от клиенток – непременно с белыми лимузинами, женихами на ладони у невесты, брюльянтовыми кольцами, трехэтажными тортами и прочими изысками в том же духе, какими нынче трудно кого-то особо поразить.
Удивительно было другое – от ванны к фотографиям тянулись картонные трубы, покрытые облупленной краской, навевающие воспоминания об унылых советских больницах и общежитиях и совершенно не подходившие ко всему остальному.
От стены оторвался листок и с шорохом упал к моим ногам. Я подняла фото – оно выцвело, будто было отпечатано много лет назад. Обратная сторона пожелтела. Вслед за листком рухнул вниз кусок трубы, рассыпавшись в бумажную пыль.
– Пойдем же! Видишь, тут для нас не место. Мы тут испортимся и потеряемся, – настаивала Аллегра.
Я не могла уйти. Я пока не нашла ничего, что позволило бы мне добраться до этой девицы, – ни телефона, ни адреса электронной почты. И ящичек для раздачи визиток автора был совершенно пуст.
Я всматривалась в благородное лицо старика-водяного и гадала, насколько этот образ соответствует действительности. Надо же, ведь и хранителям не всегда везет с «клиентами»! А мне вот не повезло с хранителем. Не повезло… мне вдруг показалось, что коридор под ногами качнулся. Каждый раз, когда я вздыхала по поводу своего хранителя, видела перед собой… Нет, сейчас я ничего не видела! Дио мио, что со мной?! Я совершенно забыла, как выглядит мой хранитель. До него у меня был кто-то другой, но и его лица я тоже не помнила. Ни лица, ни характера, ни голоса. А был ли у меня вообще хранитель? Что я вообще тут делаю? Почему стою в синем коридоре перед стеной, с которой падают, одна за другой, старые фотографии?
– Посмотри сюда! Обернись, пожалуйста! – позвала меня Аллегра.
Я не хотела. В детских сказках герою ни за что нельзя было оборачиваться – это воспоминание мне услужливо подсунула память.
– Ты что-то искала. Помнишь? Посмотри! – Голос Аллегры звучал звонко, словно она объявляла номера на концерте.
«Помнишь»! Ха-ха, «помнишь»! Она издевается, моя радость. Я помню? Я помню! Я искала источник силы. Форму без форм, образ без существа, невидимое и неслышимое. А потом искала что-то еще, но оно уже ускользнуло. Разве это теперь важно?
– Хочешь посмотреть на радость?
– На радость? На тебя, Аллегра?
Она не отвечала.
– Где ты, Аллегра?
Я обернулась и увидела позади себя стену, а на ней – одну-единственную карточку, как поначалу мне показалось – совершенно чистую. Ослепительно- белая открытка сразу приковывала к себе внимание, словно сугроб свежевыпавшего снега посреди серого асфальта. Несмотря на синеватый цвет освещения, свойственный кардбуку, в карточке не отражалось ни малейшего оттенка синевы. Когда я подошла ближе и вгляделась в открытку, на ней
