спину.
Гаррель почувствовал прилив адреналина, а вместе с ним – эйфорию. В голове зашумело, замусоренная, сумрачная квартира как будто заполнилась теплым матовым свечением. Гаррель покачнулся, словно перебрал хлебной закваски, но все же устоял.
Харрель-Но закашлялся, выплюнул на матрас недожеванные остатки птицы.
– Жи… жи… животное, – простонал он и тут же прокричал сдавленным от подступающих слез голосом: – Как ты посмел! В лицо, да? Мне же на работу завтра!..
Гаррель брезгливо тряхнул руками. Он больше не злился. Он чувствовал себя опустошенным. Сейчас бы просто снять мокрую одежду и посидеть, прижавшись спиной к теплому радиатору. С планшетом и карандашом, выводя на бумаге какие-нибудь закорючки. И желательно – в тишине…
– Подлое животное! – вскричал Харрель-Но. Он завозился на полу, затем поднялся. Ноги – полусогнуты в коленях, локти прижаты к бокам, кулаки сжаты. У Харреля-Но было мускулистое, поджарое тело. Гаррель сам подарил модели абонемент в тренажерный зал, потому что заботился об этом лживом и неблагодарном куске дерьма.
Физически сильный, но в душе – слабак и истерик, как и все неопределившиеся. Ему бы успокоиться, притихнуть, забиться в угол и тихонько выплакаться, а потом отыграться на отходчивом и зависимом Гарреле…
На скуле модели выступила кровь. Собралась блестящей рубиновой каплей под роговой пластиной. Гаррель смотрел на эту жидкую драгоценность, точно завороженный. Ему казалось, что в ней он видит свое искаженное отражение. И, быть может, именно оно показывало истинную суть Гарреля, и таким он был в глазах каждого жителя Первого Ареала – безобразным, гротескным.
Харрель-Но кинулся на Гарреля. Первым делом он пнул любовника между ног. Затем вцепился ногтями в лицо.
Гаррель рос с двумя старшими братьями. Его определение затянулось до подросткового возраста. Пока оно не случилось, старшие всячески издевались над младшим: помимо подзатыльников и оскорблений, каждый вечер они стягивали с него штанишки, чтобы проверить, что же там, в конце концов, получилось. Старшим очень хотелось сестренку. Но Гаррель стал тем, кем он должен был стать. А еще он научился держать удар и, давая сдачи, бить наверняка, как в последний раз; только так можно было осадить двух подонков, с которыми приходилось жить под одной крышей.
И сейчас он отреагировал раньше, чем подумал. Боли в паху он не ощутил, боли от царапин на лице – тоже. Но руки Харреля-Но были липкими и тошнотворно воняли копченой птицей, Гаррелю стало трудно дышать. Квартира все еще утопала в матовом свечении, он плохо понимал, что делает.
Ударил с полуоборота правой Харрелю-Но в грудь. Отстраненно зафиксировал сухой треск ребер. Ударил левой Харрелю-Но в лицо.
Харрель-Но отпрянул. Теперь он глядел на Гарреля с ужасом. На губах модели выступила кровавая пена.
– Может, ты успокоишься? – тяжело дыша, предложил Гаррель.
Еще несколько секунд они смотрели друг на друга: зеленые с янтарными крапинками глаза – против огненно-черных, пылающих. Затем Харрель-Но бросился к окну.
Он заколотил ладонями по стеклу и завопил, рыдая:
– Помогите! Помогите кто-нибудь! Пожалуйста… Он меня убьет!
Матового света в квартире стало еще больше, и было так тепло, словно Гаррель погрузился в бассейн у горячих источников на окраине Первого Ареала, к которым пускали за два зелененьких билета. Он так долго не позволял себе этого удовольствия. Оказывается, вызвать те же ощущения проще простого…
Гаррель поддел мыском матрац, отшвырнул с дороги. Шагнул к Харрелю-Но и схватил его сзади за шею. Крепко схватил, до хруста в пальцах.
– Заткнись, заткнись, заткнись… – прошипел в унизанное серебряными кольцами ухо модели; и Харрель-Но поперхнулся криком. – Убирайся!
Гаррель швырнул любовника через квартиру к дверям. Тот, позабыв об одежде, выпрыгнул за порог. Следом за ним Гаррель отправил и обглоданную птичью тушку. Но проклятая жратва ударилась об косяк и срикошетила обратно в квартиру.
Матовое свечение иссякло. Тепло тоже. Как-то одновременно, точно щелкнули выключателем. Он снова был один на один с сумрачным, грязным пространством, а за окном все так же монотонно шелестел дождь.
Стало очень тяжело. Так тяжело, что одно из сердец Гарреля остановилось, и модельер, словно подкошенный, рухнул на пол.
Из последних сил он потянулся к матрацу, подцепил кончиками пальцев и придвинул к себе. Забрался под него, словно под одеяло. Уставился на дрожащий квадрат света, что падал из окна на высокий потолок. Больше всего в тот момент он желал, чтобы второе его сердце встало тоже. Но Смеющийся Бог был милосерден. Как всегда – до отвращения, до сардонической гримасы и боли в зубах милосерден.
…Он проснулся от шума.
На лестничной площадке громыхали тяжелые ботинки. Кто-то говорил, не особо таясь, но в то же время стараясь быть не слишком громким.
Хлопнула дверь, и квартиру в считаные мгновения заполнили силуэты. Заметались по стенам и полу пятна фонарей. Одно из них легло Гаррелю на лицо.
– Улыбайся, – проговорили снисходительно. – Это полиция.
2