Майка снова всхлипнула.
– Я не знаю.
Стало тяжело дышать. Она широко открыла рот, чтобы вдохнуть поглубже, и чуть не обожгла себе горло. Воздух внезапно сделался горячим. Не теплым, а именно горячим, как пламя костра! Лицо и все тело Майки покрылись потом. Снежные сугробы вокруг стали стремительно таять, а от обнажившейся в проталинах земли повалил густой черный дым. Его клубы обволокли Майку, и она вдруг увидела в дыму отражение своего лица, с которого пластами отваливалась сгоревшая кожа.
Окутанное ядовитыми испарениями кольчатое тело двигалось в толще земли, неумолимо приближаясь к своей цели. Раскаленный пар вырывался из разинутой пасти чудовища и из каждой поры, каждой трещины на его нескончаемом теле. От жара плавились даже самые твердые горные породы, а содержащаяся в выдыхаемом паре концентрированная кислота довершала их разрушение. Все, с чем соприкасалось тело подземного монстра, мгновенно превращалось в пышущую жаром и насыщенную кислотой жидкую грязь, которая всасывалась пастью чудовища, проходила через его глотку и нескончаемым потоком выбрасывалась наружу.
Сегментированное тело подземного монстра со всех сторон покрывали бесчисленные ряды подвижных когтей. Выпуская одни когти и втягивая другие, монстр без труда менял направление движения, а когда отталкивался всеми когтями одновременно, получал дополнительное ускорение.
Не имеющее мозга тело не ощущало боли, не знало страха и не строило планов на будущее. Оно росло, даже не замечая этого. Но чудовище, лишенное чувств в человеческом понимании, тем не менее обладало одним из них. Это был вкус! Вкус съеденной и еще живущей, но уже намеченной добычи. Вкус добычи ощущался им на любом расстоянии и притягивал к себе подобно магниту. Среди десятков тысяч будущих жертв чудовище выбрало одну – самую вкусную, самую желанную.
Исторгнутая из глотки чудовища кипящая кислота разъедала и плавила камни. Тысячи когтей вонзались в размягченную породу и отбрасывали назад вязкую массу, когда исполинский монстр вгрызался в недра земли. С каждым движением когтей, с каждым рывком кольчатого тела вкус добычи становился сильнее.
Желанная цель приближалась.
Вряд ли обморок длился по-настоящему долго, но Гончей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем Майка открыла глаза.
– Все хорошо, милая. Мама с тобой. Мама рядом.
Майка не отвечала. Гончей показалось, что дочь не замечает ее.
– Это было видение?! – влез Стратег. – Спроси, что она видела!
Гончей захотелось врезать ему по губам. Она бы и врезала, если бы руки не были заняты Майкой. Полотенце, которое она снова повязала Майке вместо платка, после того как док забинтовал ей раненую ногу, свалилось с головы, когда девочка упала, но Гончая не решалась его поднять, пока Майка не сможет твердо стоять на ногах, а до этого, похоже, еще было далеко.
– Мама, я… – прошептала Майка и замолчала.
Гончая кивнула.
– Ты что-то увидела, когда потеряла сознание.
– Да? – спросила у нее девочка. Такое с ней случилось впервые. Прежде Майка сама начинала рассказывать о своих видениях. – Я не помню. Но мне страшно.
– Все будет хорошо, милая. Я не дам тебя в обиду, – заверила ее Гончая.
– Мне…
– Холодно? – подсказала Гончая. – Ты замерзла?
Майка помотала головой.
– Жарко. – Она потерла рукой грудь.
Гончая решила, что девочка хочет распахнуть молнию на куртке, и хотела остановить ее, но Майка не стала этого делать.
– Я отнесу ее в кабину, – сказала она Стратегу.
– Нет! – неожиданно резко ответил он. – У нас нет времени!
Что он имеет в виду, Стратег объяснять не стал. Вместо этого он взглянул на одноглазого подрывника, который только что закончил возиться с первой бомбой и приступил ко второй. Неудивительно, что с такой профессией тот потерял глаз и полностью оглох. Гончая даже не сомневалась, что все свои увечья одноглазый получил, подорвавшись на собственной мине. Видимо, он сделал вывод из той роковой ошибки и сейчас работал исключительно аккуратно. Но Стратег все равно остался недоволен.
– Пусть заканчивает. Объясни ему, – приказал он Палачу. – Когда рванем даже одну бомбу, тут будет такое пекло, что все остальные тоже взорвутся. И без всяких электрических цепей.
Палач забрался в вагон к одноглазому и довольно долго ему что-то говорил, сопровождая свои слова непонятными жестами, потом выглянул наружу и
