Словно жесткая мокрая губка стерла с лица Гончей ответную улыбку.
– С ней все в порядке.
«В порядке? Ты в этом уверена?»
Нет, Гончая так не думала. Но это была ее боль. Только ее! Боль, которую она не хотела и не собиралась ни с кем делить. Даже с Шерифом.
Он кивнул: понял, что о девочке она ничего не скажет, как бы ни расспрашивал, и сменил тему.
– У тебя ко мне какое-то дело?
Гончая оглянулась. Очередь на посту рассосалась. Пограничники заканчивали проверку двух последних челноков. Ни те, ни другие не могли слышать ее разговора с Шерифом. И все же она понизила голос.
– Пять, шесть, семь, может быть, десять килограммов дури.
Шериф снова кивнул. Ее осведомленность его не удивила.
– Рассказывай. Хотя дурь – не моя тема.
Гончая усмехнулась: если бы в рухнувшем мире можно было отделить одно от другого. И начала рассказывать. Про контрабандистов, про их планы переправить дурь на Краснопресненскую и про убийство Башки.
– Считаешь, убийца понесет наркотики на Краснопресненскую? – спросил Шериф, когда она закончила.
– Десять килограммов дури понадобились ему не для личного употребления. А на Ганзе она стоит втридорога.
Шериф задумчиво вздохнул. Эмоций никаких не проявил, но по загоревшимся азартом глазам Гончая поняла, что он принял решение.
– Что ты хочешь за свою информацию?
– Попасть на Краснопресненскую.
Ответ удивил Шерифа.
– И только?!
– Вообще-то я пришла сюда, чтобы поговорить с тобой, – призналась Гончая.
– Я тоже должен тебе многое рассказать! – внезапно затараторил Шериф, словно ее последние слова прорвали плотину его молчания. – Во-первых, тебя с дочерью искал какой-то человек. Не знаю, кто он такой, я никогда его прежде не видел, но все наше начальство ходило перед ним на цырлах. Он допрашивал меня, и…
– Ты рассказал ему о нас, – перебила собеседника Гончая. – Я знаю.
– Знаешь? – Шериф растерялся, а потом на его лице проступило прозрение. – Он нашел вас? Он забрал твою дочь, да? Он забрал ее?!
Гончая зажмурилась, не в силах вынести его осуждающего взгляда. А Шериф продолжал добивать ее.
– Почему ты позволила ему забрать дочь? Она же страдает.
«Да что ты знаешь о страдании?!»
– Как ты могла? Как вообще можно отдать кому-то своего ребенка?
– Заткнись! – во весь голос закричала Гончая. Пограничники и идущие по переходу люди обернулись в ее сторону, но она плевать хотела на них и на все остальное. – Заткнись или я перегрызу тебе глотку!
Но Шериф не заткнулся, хотя Гончая действительно была близка к тому, чтобы вцепиться ему в горло зубами.
– Забери дочь. Ведь ты любишь ее. Я видел.
– Она мне не дочь! У меня вообще нет детей! Эту девочку я похитила по приказу человека, который тебя допрашивал! Все ясно?!
– Но ты же любишь ее, – как заведенный повторил Шериф. – А она тебя. Помнишь, как она вступилась за тебя на месте обвала?
Тех Майкиных слов, которые девочка выкрикнула в лицо Шерифу, Гончая не забыла бы до конца жизни: «Мама говорит правду!».
– Да на кой черт ей такая мать?!
– Тебе решать, – сдался Шериф.
– Вот именно! – отрезала Гончая. – И я для себя уже все решила!
Но он смотрел и смотрел на нее. Смотрел так, словно хотел напомнить о чем-то очень важном, возможно, самом главном, о чем она забыла. Или не заметила второпях.
Следом за пожилой женщиной, с трудом переставлявшей отекшие ноги, из выстроившейся у пограничного поста очереди вышел парень помоложе. Гончая скользнула по нему оценивающим взглядом и отвернулась. Все, что требовалось, она запомнила. Двадцать пять – тридцать лет, одет в кожаную куртку, спортивные штаны и разношенные кеды, в руках потертый, но довольно крепкий чемоданчик. Обычный парень, ничего особенного, если бы не его куртка и чемодан. Особенно куртка!
За то время, что Гончая провела на пограничном посту, прикованная наручниками к ножке стола, на который челноки по требованию пограничников выкладывали свой товар, мимо прошли десятки мужчин и женщин. Десятки людей с чемоданами, рюкзаками, сумками и пустыми руками, одетых в ватники, плащи, униформу, армейские бушлаты, драповые пальто, кожаные и болоньевые куртки и вовсе без верхней одежды. Были ли среди них воры,
