Все наши ложные «сегодня»

обсуждение острой темы, которая всерьез связана с моей жизнью – с нашими жизнями.

– Вот вам пример одного из феноменов, связанных с темпоральным поглощением! – оживляется папа. – Поскольку множественных одновременных измерений не существует, а есть лишь когерентная реальность, то нарушения причинности в прошлом создают в потоке времени рябь, которая и решает парадоксы. Правда, механизмы, которые могли бы позволить данному явлению воплотиться в жизнь, весьма туманны. Не существует ли некоей хрональной энергии, которая накапливается, а в случае парадокса вырывается, наподобие ядерной реакции? И, если так, почему этому следует быть ориентированным на решение темпоральных парадоксов здесь на Земле, когда мы существуем в космической метасистеме, неизмеримо грандиозной по сравнению с жизнью конкретного человека? Такие вопросы имеют свойство быстро перетекать в спекуляции по поводу направляющих событий и разрешения конфликтов, что чересчур уж отдает теологией.

– Я говорю вовсе не о боге, – возражаю я. – Я имею в виду то, что происходит здесь и сейчас.

– Я и не подозревал, что тебя заинтересовала моя книга! – улыбается отец. – И когда ты успел ее прочитать?

– Вечер был совершенно восхитительным, – перебивает его Пенни. – Но уже поздно. Большое спасибо, что пригласили меня…

Пенни наступает мне на ногу. Мама выглядывает из кухни, вытирая руки полотенцем.

– Я сейчас подойду, – произносит она. – После мыться посуды нужно быстренько намазать руки кремом, иначе кожа сильно пересохнет.

– Но нам толком ничего не известно, – рассеянно продолжает папа.

– Нет, как раз наоборот! – возражаю я. – Когда хрононавт изменяет прошлое до своего появления на свет, он становится темпоральным якорем. Последующие события складываются именно так, чтобы наверняка обеспечить его рождение.

– Но разве это не причинно-следственная петля? – уточняет отец.

– Нет, потому что, когда человек возвращается в настоящее, реальность может радикально измениться, – отвечаю я. – Ты мог бы оказаться гением, утратившим расположение общества, мама могла бы погибнуть, Грета, возможно, вовсе не родилась бы, я мог бы оказаться никчемным неудачником…

– Джон, – говорит Пенни.

– Я мог бы носить другое имя, – выпаливаю я. – Я мог бы оказаться Томом, а не Джоном, и, однако, быть тем же самым человеком – с такими же ДНК! Если бы я переместился в прошлое, а потом вернулся в измененное настоящее, сам факт того, что я болтаюсь в потоке времени, заставил бы события выстроиться таким образом, что мое существование в этом мире было бы гарантированно. Мое сознание встроилось бы в измененную реальность. Я – темпоральный якорь, а рябь, возникающая из-за меня, – темпоральное сопротивление.

Я наливаю в бокал янтарный бурбон. Затем, для демонстрации, переливаю спиртное в пустой бокал. Отец откидывается на спинку кресла. Пожалуй, я его заинтриговал, хотя настроен он скептически.

– Значит, – произносит он, – ты считаешь, что жидкость – это твое сознание, а посуда – различные реальности? Что за экстравагантные сравнения! Сознание, перемещающееся между векторами времени… Но могла бы твоя версия из измененной реальности сохранить твои воспоминания об исходном мире?

– Да, – киваю я, – но тогда я – или другой человек – считал бы их снами. Или сверхактивным детским воображением. У него бы появилось смутное беспокойное ощущение, что он находится не на своем месте и все вокруг – неправильное, чужое. Но окружающие решили бы, что он просто тревожный тип – вот и все. Хотя, вероятно, самые близкие люди, которым он бы позволил к себе приблизиться, могли заподозрить, что он страдает социопатией или аутическим расстройством. А в целом он бы вел себя адекватно, был бы дееспособным и даже талантливым! В общем, его родные смирились бы с его странностями. Но они бы приложили некоторые усилия, чтобы поддерживать с ним крепкую эмоциональную связь. И так бы продолжалось до тех пор, пока два вектора времени не синхронизировались бы. Вообразите, что происходит в таком случае!

Однажды его оригинальная версия, реальный он, возвращается из прошлого. В этот миг другое сознание овладеет его разумом и берет управление на себя. Его захлестывают воспоминания об иной жизни в другом мире. Его мозг чувствует себя в постоянном состоянии войны с самим собой, обе версии начинают сражаться за господство, каждая воспринимать друг друга как экзистенциальную угрозу. Поскольку так оно и есть.

Никто не спешит с ответом. Мама застывает на пороге кухни и грызет ногти. Отец сидит неподвижно. Пенни сверлит взглядом сложный узор на скатерти. Грета сидит на кушетке. Я допиваю бурбон и ставлю бокал на стол, причем стекло громко ударяется о поверхность.

– Послушай, чувак, – произносит Грета, – ты что, свихнулся, да? Тогда признайся! Мы тебя любим и готовы тебе помочь.

– Я рассуждаю гипотетически, – бормочу я.

– Чушь собачья! – возмущается Грета. – Ты опять пересказываешь нам свой роман, который даже не написал до конца! Джон, ты и впрямь думаешь, будто эта ерунда происходит с тобой?

Я смотрю на Грету и на своих родителей. Наконец, я перевожу взгляд на Пенни.

– Меня зовут не Джон, – говорю я.

86

Воцаряется неловкая пауза. От выпитого у меня кружится голова. Неуместность ситуации, которую я инициировал, вызывает у меня очередной приступ паники.