Она ухватилась за дорожный знак «Остановка запрещена», чтобы не упасть.
– Эй! – испуганно воскликнул Семьдесят Второй и схватил ее под локоть. – Что с тобой?
– Жарко, – прошептала Лира.
– Идем, – сказал Семьдесят Второй. – Со мной. Тебе нужна вода. И тень.
Почти напротив них на противоположной стороне улицы находился сквер, напомнивший Лире внутренний дворик в Хэвене, вплоть до статуи посередине. Только здесь скульптор изваял женщину, склонившую голову и сложившую руки для молитвы. Раскидистые деревья затеняли газоны, а вдоль пересекающихся дорожек стояли скамейки. Семьдесят Второй продолжал держать Лиру под локоть, хоть она и твердила, что справится сама.
Как только Лира попила воды из специального фонтанчика и отыскала скамейку, где можно было немного отдохнуть, она сразу почувствовала себя лучше. Высоко в ветвях пересвистывались птицы. Здесь было красиво и спокойно. Сквер заканчивался огромным краснокирпичным зданием – фасад его оказался частично затянут глянцевитыми полотнищами плюща. Лира увидела крест над стеклянной двустворчатой дверью и рядом с ним надпись: «Школа „Уоллес“». У нее екнуло сердце. Та девушка говорила про Уоллес.
– А что теперь ты хочешь делать? – Семьдесят Второй был очень внимателен, но это только напрягло Лиру и заставило ее нервничать еще сильнее.
Она понимала ход его мыслей: похоже, Семьдесят Второй думал, что они оба потерпели неудачу. А еще он был прекрасно осведомлен о том, что она, Лира, больна. Не ответив, Лира встала. Она заметила силуэт за стеклянной дверью, и ее потянуло к зданию, как магнитом.
– Лира! – окликнул ее Семьдесят Второй.
Но она даже не оглянулась. Ему не понадобилось много времени, чтобы нагнать ее, но к этому моменту Лира уже стояла на крыльце – перед женщиной со стопкой папок, которая только что вышла из школьного здания.
– Вам чем-нибудь помочь? – спросила женщина, и Лира запоздало осознала, что молча таращится на нее.
– Мы ищем Эмилию Хуан, – выпалила Лира, торопясь, чтобы не успеть оробеть. Вспомнив слова первой девушки, она добавила: – Мы подумали, может, она ходит в Уоллес. – Лира толком не понимала смысл этой фразы, и затаила дыхание, молясь, чтобы ей наконец-то дали ответ.
Женщина надела очки, висевшие на цепочке, и уставилась на Лиру, моргая. Она сразу стала напоминать Лире черепаху: морщинистая кожа на шее усиливала сходство с древней рептилией.
– Эмилия Хуан, – произнесла женщина, качая головой. – Нет-нет. Она никогда не посещала Уоллес.
Лира понурилась. Она пала духом. Опять «нет». Неужели они в тупике?
– Но она приходила сюда на лекции по профориентации и разговаривала с ребятами о своей работе, – продолжила женщина задумчиво. – Но про нее наговорили столько ужасного! А ведь она была славной девушкой. Я ее очень любила.
– Вы ее знаете? – вырвалось у Лиры. От счастья у нее все завертелось перед глазами. Медсестра Эм! Она поможет! Она защитит их! – Вы не подскажете, как нам ее найти?
Женщина бросила на Лиру странный взгляд.
– Я знала ее, – тихо проговорила она. – Она жила на Уиллис-стрит – рядом со школой. Мимо не пройдешь. Славный желтый домик, множество цветов. Женщина, которая сейчас там живет, не трогает их.
Счастье Лиры мгновенно развеялось. Испарилось.
– Она уехала? – спросила Лира. – А куда она отправилась?
Женщина опять покачала головой, а Лира наконец-то поняла, как называется такое выражение на лице – жалость.
– Не уехала, голубушка, – произнесла женщина. – И никуда она не отправилась. Она повесилась у себя в гостиной. Не то три, не то четыре года назад. Эмилия Хуан мертва.
Лира не смогла бы объяснить, почему ей захотелось посмотреть на дом, где жила Эмилия Хуан. Когда она спросила, как пройти на Уиллис-стрит, Семьдесят Второй тихо держался в стороне и помалкивал, что немного успокоило Лиру. Тем не менее она продолжала чувствовать себя подавленной.
За школой обнаружились тихие жилые улочки, разбегающиеся от центра, как спицы в колесе. Здесь коттеджи уже не прятались за высокими оградами, а красовались посреди лужаек, с цветами на клумбах и игрушками, разбросанными в траве. Тут было хорошо и уютно. Лира и представить себе не могла, отчего Эмилия Хуан сделалась столь несчастна, что убила себя, как бедняга Пеппер. А потом ей снова вспомнилось, как медсестра Эм всхлипывала, а доктор О’Доннел обнимала ее за плечи и утешала. «Не переживайте, Эмили, – говорила она. – Вы очень хорошая. Вам просто оказалось это не под силу».
Наверное, уже тогда Эм чувствовала себя несчастной. Но почему?
Женщина из школы сказала им, что дом медсестры Эм – желтый, как солнце, и его легко заметить. Но нынешний тусклый цвет был скорее горчичного оттенка. Клумбы выглядели неухоженными и чахлыми, а на лужайке валялось четыре велосипеда и куча игрушек: их было так много, что казалось, будто они растут прямо из земли. Вдобавок из окон дома лилась громкая музыка.
Лира зажмурилась, и перед ней пронеслась вереница воспоминаний о медсестре Эм. Вот она купает Лиру и еще дюжину маленьких реплик: окунает их в ванну, а затем достает, как скользких вертлявых щенков, и ставит на холодный кафельный пол. Потом – спустя много лет – Эм стоит с доктором
