Сегодня от Тониного ликования, в предвкушении полного освобождения, Матрене сделалось не по себе. Горькие слова едва не сорвались с губ: «Где же твое сердце, доченька? Где твоя любовь, привязанность, забота?! Разве мы с отцом тебя мало любили?!» Вспомнилась покойная бабушка с ужасным предсказанием: «Ты горько пожалеешь о том, что она появилась на свет». Женщина подошла к окну и прижалась лбом к прохладному стеклу. Во дворе детишки собирали букеты из кленовых листьев. Матрена улыбнулась. В детстве они любили в них закапываться. Если бы время могло пойти вспять! За семнадцать лет город так и не сделался им родным. Муж никогда не жаловался на переезд, но, при каждом удобном случае, пускался в долгие счастливые воспоминания.
— Мотенька, а ты помнишь? — то и дело обращался он к жене, радуясь, словно ребенок, ее ответам.
Матрена выросла в семье тетки по отцовской линии. Тетя Глаша имела четверых своих детей, троих сыновей и младшенькую дочку, любимицу Оленьку. Весь дом держался на тетиных плечах. За какую бы работу она ни бралась, пекла ли хлеб, доила корову, заготавливала сено или мыла полы, все у нее получалось красиво, сноровисто, с завораживающей легкостью. Тетя Глаша подходила под тот тип настоящей русской крестьянки, которая «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет»: крепкая, широкобедрая, но, несмотря на крупные формы, замечательно пропорциональная, с большими добрыми серыми глазами, милым, всегда усталым лицом, гладкими русыми волосами, неизменно забранными под платок, и крупными, натруженными руками с выступившими венами, старательно прикрываемыми фартуком «на людях». Отзывчивая к чужой беде, племянницу она никогда не обижала, наоборот, жалела, называя сиротинушкой. Расчувствовавшись, тетя Глаша прижимала девочку к пышной, теплой груди и ласково гладила по худеньким плечикам. Иногда, ложась спать, дети слышали, как их отец, Матренин дядя, ругался с женой, попрекая лишней нахлебницей. Тогда Мотя беззвучно плакала от горького ощущения своего сиротства, а сестренка Оля, по-взрослому вздыхая, убирала с ее лица мокрые волосы.
Каждый год дядя арендовал большой надел земли, на котором работал вместе с сыновьями. Землю они знали и любили, относились к ней с уважением, а она отплачивала им богатыми урожаями. Какими плодородными были почвы в здешних краях! Плуг, входя в жирный чернозем, как нож в масло, поднимал на поверхность блестящие, угольной черноты, пласты. В конце зимы по заведенному обычаю собирался сельский сход. Их староста, Матвей Егорович, мужчина обстоятельный и солидный, договаривался с местной помещицей, Марьей Петровной, об аренде. Цену она назначала сходную. Перед посевной батюшка обязательно служил молебен, а потом, всем миром, они торжественно и радостно обходили общее поле с крестным ходом. Село считалось зажиточным. Лентяев не терпели, работали дружно и дружно гуляли праздники. Свадьбы справляли такие, что позавидуешь! Это потом, в годы советской власти, страшное время богоборчества, к ним пришли небывалые засухи и голод… Во время одной из таких засух, когда за два месяца не выпало ни капли дождя, а солнце нещадно сжигало посевы, прошел слух, будто виноваты во всем монахи соседнего мужского монастыря, чудом избежавшего закрытия. Дождь проливался только над их угодьями, стороной обходя крестьянские поля. Обозленные, отчаявшиеся люди, «подогреваемые» местными активистами, пошли «разбираться». О чем они там говорили, точно неизвестно, но на следующий день присмиревшие смутьяны слезно упрашивали игумена отслужить у них молебен о дожде. И вот, все собрались на поле. Односельчане, следом за монахами, опускались на колени и со слезами на глазах обращали взоры к небу с последней, отчаянной надеждой, умоляя Господа сжалиться и сохранить урожай. Неожиданно на безоблачном небе, у линии горизонта, появилась большая чернильная туча. Среди полного безветрия, движимая невидимой силой, она быстро понеслась в сторону села. Крестьяне не верили собственным глазам: за первыми тяжелыми каплями на иссохшую, потрескавшуюся землю обрушился оглушительный ливень. Люди обнимались, кричали от радости, благодарили и славили Бога. Но в стаде всегда отыщется паршивая овца! Ею оказался прихвостень новых хозяев, пьяница и лентяй Филька. Полного имени, и того не заслужил. Он начал кричать: «Да что вы тут, с ума все посходили?! Я эту тучу еще до вашего молебна видел, просто она далеко была, а вы купились на сказки монахов!» Не успел он договорить, дождь так же внезапно прекратился, как и начался. Сколько тумаков Филька за свой дрянной язык получил, одному Господу известно, только он едва ноги унес! Крестьяне продолжили миром читать молитвы, и ливень хлынул с новой силой… До сих пор местные жители вспоминают историю о чуде дождя.
Прошли годы. Девочкам исполнилось по шестнадцать, и они превратились в молоденьких девушек. Матрена сознавала: ее, бесприданницу-сироту, да к тому же не красавицу, вряд ли кто возьмет замуж. В сравнении с рано оформившейся сестрой, она так и осталась худенькой и невидной, с узким бледным личиком. Единственным украшением Матрены, вызывавшим зависть у девчат и интерес у парней, были необыкновенно красивые, переливающиеся золотом волосы, цвета спелой пшеницы, длинные, густые, собранные в шелковистую тугую косу. В отличие от тетки, дядя невзлюбил девочку с первого дня и, несмотря на ее трудолюбие и тихий нрав, при каждом удобном случае старался досадить сироте, отчего жизнь в семье становилась мукой.
Родителей Матрена не помнила, поэтому часто уговаривала тетю рассказать что-нибудь о них. К Мотиному удивлению, тетя Глаша, под любыми предлогами, пыталась отвлечь племянницу или отвечала так туманно и неопределенно, что для девочки все представлялось окутанным покровом таинственности. Если родители умерли, то почему на сельском кладбище отсутствовали их могилы? Зачем тетя скрывала от нее место захоронения? Вопросы оставались без ответов, пока Мотя не повзрослела.
Наступил апрель, Великий пост подходил к концу. Снег дружно таял и только в лесу, между деревьями, держался толстой, но уже рыхлой серой шубой. Птицы весело выводили незатейливые мелодии, радуясь ласковым солнечным лучам. В один из таких теплых дней, ближе к вечеру, тетя Глаша зашла в хлев, где Матрена доила корову. Встав рядом, она некоторое время в задумчивости теребила кончики своего платка, зачем-то приглаживала юбку, молча наблюдая, как тугие струи горячего молока звонко ударялись о стенки ведра. Девушка оглянулась и, заметив ее беспокойство, спросила:
— Тетя, что с вами?
