существа.
– Между нами все договорено? – спросил ученый.
– Да, друг. Договорено, – ответил фехтовальщик, чувствуя, как перехватывает у него горло.
– Тогда мы прощаемся. Я и тот, которого зовут Всетенью.
Хольбранвер утонул в смолистом пятне, и оно расплылось, превратясь в обычный фрагмент мрака, в котором виднелись лишь замшелые камни.
Фехтовальщик долго стоял, пытаясь осознать то, что только что услышал. Однако с каждой секундой разговор казался ему все более далеким, странным сном.
Наконец Арахон Каранза Мартинез И’Грената И’Барратора пожал плечами, укутался в дырявый плащ и двинулся вниз по улочке.
Он чувствовал себя свободным и счастливым. У него не осталось тени, здоровья, ему пришлось отказаться от своего имени, и он знал, что никогда уже не будет мастером рапиры, а все его богатство составляло пять серебряных реалов. Однако переполняло его пламенное чувство, что он сделал все, что требовалось. Пусть Всетень продолжает сражаться с Эбеновой Госпожой. Пусть тот, другой, Арахон решает тайны темной стороны. Какое ему дело до заговоров, оплетающих оба мира?
И’Барратора был наконец-то свободен.
Разве это не причина, чтобы запеть?
Я так и вижу его, как, немного прихрамывая, он спускается по аллее Кленов. Как, напевая себе под нос, он поправляет свою старую шляпу, вытягивает набитую трубку, раскуривает ее, а потом, дымя из широкого раструба, сходит серебрящейся мокрой брусчаткой к морю и лоснящимся стокам квартала Эскапазар, где ждет его любимая женщина и двое детей.
Я вижу, как он исчезает среди улочек Серивы в светлой лунной ночи.
