продадут ее в рабство. Может, попадет она в один из портовых борделей после того, как отрежут ей язык. Он пощупал куртку и с облегчением удостоверился, что обернутый в тряпку, закрытый в плоской деревянной шкатулке тенеграф все еще находится во внутреннем кармане.
Тот, кто его спас, – кем он был? Преступником? Убийцей? Матрас вонял кровью, старый, замытый след крови виднелся и на досках под кроватью. Но какой головорез станет ходить в бархатном дублете и со шпагой на боку?
Хольбранвер огляделся внимательно, но темная комната мало что говорила о ее хозяине. Большинство людей любили окружать себя предметами, говорившими об их статусе, профессии, достатке; предметы эти свидетельствовали об интересах или истории владельца. Хозяин комнаты к их числу не принадлежал. Отсутствие всякой мебели, пустые стены, отсутствие личных безделушек и памятных вещиц позволяли сделать вывод, что он имеет дело с человеком, что скользит по жизни, не оставляя следов, не привязываясь ни к чему.
Человек искусства?
Если и так, то искусство его – рапира. Хольбранвер вспомнил ее росчерки прошлой ночью. Только люди невероятно хорошие в одной области могли позволить себе не обращать внимание на такие мелочи, как одежда, еда или приличная мебель. Хольбранвер перевидал в жизни достаточно персон посредственных и простых, чтобы знать: те всегда пытаются быть хороши во всем, или по крайней мере создавать такую иллюзию. Чистые дома, похвальба золотыми и серебряными безделушками, послеобеденные разговоры о политике, торговле. Конфликты и войны, выигрываемые в домашней тишине, за столами из дорогого экзотического дерева, в удобных креслах. Чтобы отказаться от всего этого, нужна сила характера, опирающаяся на недюжинный талант.
По крайней мере, так ему всегда казалось, поскольку недюжинным талантом отличался и сам он – как и презрением к делам повседневным.
Он почувствовал еще большую симпатию к своему избавителю.
Осторожно поднялся с постели, пытаясь догадаться, где он, собственно, находится. Сквозь ажурные ставни доносился разнообразнейший уличный шум. Вероятно, все же оставались они в Сериве. Он услышал голос торговки. Значит, это бедный квартал, дворяне не любили торговлю рядом со своими домами. Повозки катятся вниз – выходит, они где-то подле главной аллеи, спускающейся к порту. Справа старый, сильный колокольный звон, извещающий, что до светлой поры остался еще час… Теперь у него не было сомнений. Находились они вверху аллеи Контанезра, в сердце старой Серивы.
Люди из кругов, в которых он вращался, обычно в таких местах не обитали. Он двинулся в сторону двери в конце комнаты, чтобы подтвердить свои догадки. Когда ее отворил, поразило его солнце, а под ногами его внезапно раскрылась пропасть. Увидал он узкие кривые ступеньки – скорее даже лестницу. Вела она в небольшой внутренний дворик, посредине которого худой фехтовальщик танцевал в светлых лучах полудня.
В одних только штанах и обычной рубахе, с длинной простой рапирой в руке, тренировал он финты и внезапные выпады, сражаясь с целой группой невидимых врагов. Старый булыжник, на котором он тренировался, покрывал слой гальки. Фехтовальщик при каждом шаге рассекал ее, не отрывая ног от земли. Чертил путаницу змеиных троп, рисовал карту битвы, составленную из плавных кривых, острых изгибов, векторов, обозначавших внезапные выпады.
Хольбранвер смотрел минуту на это странное представление на границе фехтования и геометрии. Никогда еще он не видывал стиля, который требовал бы от фехтовальщика так передвигать ноги по земле.
– Эти тренировки имеют какую-то цель? – спросил он наконец, поскольку был человеком любопытным. Фехтовальщик выполнил еще несколько движений, словно не услышав его слов.
Наконец он остановился, отер со лба пот тыльной стороной перчатки и сунул рапиру в ножны.
– У всего есть своя цель, – ответил, не поворачиваясь в сторону ученого. – Но не всегда об этой цели можно говорить вслух.
Установилась тишина.
– Я Хольбранвер. Королевский бакалавр.
– Знаю, – Арахон повернулся. Только теперь Хольбранвер заметил, что в глазах его нет и тени симпатии.
– Простого мужчину я бы оставил где-нибудь подле гарнизона гвардии. Но теперь, когда вы уже выспались и пришли в себя, ваша милость королевский ученый, я предлагаю вам покинуть мой дом и вернуться к тому, чем вы были заняты перед несчастным случаем. То есть к смущению умов и вызыванию скандалов.
Хольбранвер был разочарован. С первого мгновения он думал о хозяине жилища с симпатией, однако симпатия эта не стала взаимной. Тем временем фехтовальщик подошел к подоконнику, на котором стояли кувшин и корзина с фруктами, напился воды, схватил яблоко, а потом вгрызся в него, совершенно не обращая внимания на застывшего наверху ступеней ученого.
– Кроме того, что тебе пришлось из-за меня обнажить шпагу, я нанес тебе обиду? – спросил Хольбранвер.
– Кроме? Кроме того, что из-за тебя я подвел друга и не выполнил задание, которое тот мне поручил? Кроме того, что я убил троих людей?
– Бандитов без милосердия и угрызений совести. Так им и нужно.
– Лишь люди, что никогда не держали в руке клинок, могут говорить о смерти так легко.
Хольбранвер понял, что отнюдь не исправил впечатления о себе в глазах хозяина. Странное это было чувство – он знал самого себя пятьдесят лет, но когда глядел в глаза фехтовальщика, ему казалось, что смотрит он в зеркало, в котором отражается другой Хольбранвер. Карикатурный, неумелый,
