какую-то тайную войну?
«Тайная война, – подумала Кара. – Что за дурная привычка!»
Эспель уже рылась в кармане в поисках телефона.
– Надо предупредить Гаррисона, – сказала она. – Наши люди прямо сейчас ищут твою сестру. Что если кто-нибудь из них найдет ее, а эти штуковины окажутся рядом? Глаз Гутиерра или нет, это не стоит того, чтобы хоронить их заживо.
Эспель попыталась встать, но не смогла: Кара по-прежнему крепко сжимала ее запястье. В другой руке Кара держала копию шарика, замерцавшего, когда она подставила его под лампу.
– Что ты сказала?
– Глаз или не глаз, Гаррисон должен отменить…
– Глаз или не глаз, – эхом повторила Кара. –
– О чем это ты?! – возмутилась Эспель.
– Аппарат, Лотерейный Аппарат. Подумай о нем. Как он работает?
– Он сканирует победителя, а потом Глаз проверяет все зеркала в городе, ища совпадения… – блондинка замолчала и уставилась на Кару.
– Ты сможешь с ним управиться? – спросила Кара.
Верхолазка нерешительно кивнула, потом – с большей уверенностью.
– Каждую Ночь Розыгрыша по телеку показывают весь процесс крупным планом… я смотрела, как это делается, каждый год.
Предвкушение казалось тонкой корочкой льда под кожей.
– Тогда мы знаем, как найти ее, – проговорила Кара. – Девушку, с которой я делю одно лицо.
Глава 29
Усилия Бет оставаться незаметной сводили на нет кошки.
Прыгая через садовые ограды и высовываясь из-за мусорных баков, они принялись преследовать ее сразу после того, как девушка миновала станцию метро «Финсбери Парк». Насколько Бет могла судить, это были обыкновенные лондонские беспризорники: не Флотилия или Вандл, или другой член кошачьего почетного караула Матери Улиц. Однако они тащились по ее следу, словно Гамельнская процессия – единой шеренгой с изящно задранными хвостами. К тому времени, как Бет прошла Турецкую пекарню на Грин-лайн и срезала через Бизнес-парк, она уже не видела конца процессии.
К счастью, стояла ночь, и по улице бродила лишь горстка людей, большинство из которых были пьяны и одеты в футболки, и потому, скорее всего, приняли бы ее кошачью свиту за галлюцинацию, вызванную алкоголем или переохлаждением или всем сразу. Некоторые все же пялились и тыкали пальцами, но Бет натянула капюшон, опустила голову и не останавливалась. Изолированный кабель волос скользил по затылку.
Бет по-прежнему сжимала в кулаке фото, обнаруженное у Синода. Девушка не знала, зачем забрала его из их хранилищ – в напоминании она не нуждалась, изображение было выжжено в памяти.
«Кара, – повторяла она снова и снова, заполняя пространство между другими мыслями. – Кара».
Бет слышала разговоры, но поняла, что уже близко, только когда заметила, что подворотня, по которой она шла, освещена лучше соседних. На здешних тротуарах уличные фонари торчали гуще; цемент в основании многих оказался свежим. Заглянув в плафоны, Бет увидела посреди оранжевого свечения колебания света и тени, которые могли бы быть пальцами.
Улыбнувшись, девушка поспешила дальше, и кошачья свита беззвучно двинулась следом. Вскоре они начали проходить статуи, нелепо стоящие за газетными киосками или рядом с обклеенными листовками телефонными будками. Все они смотрели в одну сторону – туда же, куда и она.
Рядом с железной дорогой возвышалась приземистая бетонная башня. Архитектура была грубой, бесчеловечная дешевизна заменяла в ней вкус, но две детали отличали строение от других многоэтажек, возвышающихся на горизонте. Во-первых, все окна башни были темными, а во-вторых, прилегающий к ней бетонный дворик загромождали каменные тела. Армия взяла башню в кольцо.
Сменивший направление ветер донес до Бет кисловатую мусорную вонь. Гаттергласс находился в осаде. Подняв копье в одной руке и сжав фотографию Кары в другой, Бет бросилась бежать. Испуганные и гневные крики поплыли за нею по дворику. Некоторые из каменных тел метнулись к девушке, но никто из них не мог к ней прикоснуться. Ее босые ноги шлепали по бетону все быстрее, по мере того, как она втягивала в себя естество Лондона. Священные токсины Синода продолжали действовать на нее: Бет чувствовала, как ее физиология меняется с каждой секундой.
Тротуарный Монах, заключенный в рябую железную карающую кожу, кинулся к одному из окон на первом этаже башни. Стекло разлетелось – наружу вырвался исполинский кулак из ржавого радиатора. Приняв удар грудью, металлическая статуя на миг замерла. Лязг, с которым она упала на бетонную мостовую, разнесся над городом. Кулак втянулся обратно в башню.
Бет изменила траекторию, припустив к выбитому окну. «Остается надеяться, что я покрепче Тротуарного Монаха, – подумала она. – Или что Гласс рад меня видеть…»
