Учитывая то, как она рассталась с бывшим сенешалем Матери Улиц, надеяться на второе не приходилось.
Она прыгнула, точно циркачка вплывая в окно, и приземлилась, ударившись гораздо слабее, чем ожидала – пол, испуская густую вонь разложения, сдвигался и сплющивался под нею.
Бет поднялась на ноги. Комната оказалась по пояс завалена мусором: апельсиновые корки, кусочки белого пластика, разломанная мебель, печатные платы, кипы трухлявой бумаги, обувь, сгнившая до подошвы. Бет присела, приподняв копье и ожидая нападения: любая из этих мусорных дюн могла скрывать клинок из сломанной двери автомобиля или пересобрать себя в лицо с глазами – яичными скорлупками, плюющееся ржавыми гвоздями с пулеметной скоростью.
Минуты шли, а нападения все не было. Мусорное море оставалось неподвижным. Порывисто вдохнув, Бет двинулась к двери.
Коридор так же оказался завален мусором. Бет не смогла заставить себя идти по нему – пришлось перелезать. Она болезненно осознавала, что слабеет с каждой секундой без соприкосновения с каменной кладкой, но имя Кары продолжало вертеться в памяти, подгоняя ее вперед. Подойдя к пожарной лестнице, она, словно альпинист, принялась взбираться по покрывающей ее мусорной горке.
Бет поразилась: она слышала, что Гаттергласс, осажденный со всех сторон, нашел мусорную цитадель к северу от Юстона слишком обширной, чтобы держать оборону, и перебрался на юг, к городскому центру, но не думала, что мусорный дух перетащит с собой весь мусор. Бет догадалась: для Гласса это было сродни переезду из величественного дома аристократов, пытающихся расставить всю фамильную мебель в панельной двушке.
Она поднималась этаж за этажом, дотягиваясь до бетона кончиками пальцев сквозь беспорядочную мешанину гниющего мяса, раздавленных лампочек и Темза знает чего еще. Вытянутыми пальцами девушка почувствовала расплывчатый проблеск разума: Гаттергласс явно был здесь… и столь же явно не спешил появляться. Очевидным было и кое-что еще: старый дух знал, что она пришла.
Бет продолжила взбираться.
Верхний этаж не так сильно утопал в мусоре, и девушка смогла распрямиться. Широкие окна выходили на тысячи тысяч мерцающих искр городской ночи.
Взгромоздившись на ободранный корпус старой стиральной машинки, положив подбородок на колени, – очевидно, любуясь видом, – сидела фигура, закутавшаяся в черный пластик. Бет услышала писк и возню крыс.
– Вот радостей моих родник, принесший столько горя, – пронзительный и певучий голос, производимый легкими из бутылки от средства для мытья посуды и голосовыми связками из резинок, противоречил мощи его владельца. – А знают, что он сотворит, лишь улицы и море… Ну, – голос засочился иронией, – возможно, улицы, море и порой предупредительный мусорный дух…
Гаттергласс повернулся и уставился на Бет глазами – яичными скорлупками, впрессованными в практически безликую голову из папье-маше. Пальцы из пустых зажигалок подняли флакон с прозрачной жидкостью.
– Не это ли ищешь? Не стоит изображать удивление, миледи. Голуби Синода, может, и пропитались химикатами, но остаются
Бет беспокойно взглянула на Гласса. «Миледи?». Она сканировала мусор, пока не нашла отброшенную дверь от ванной. Девушка повернула ее зеркальной стороной к Гласу, вопросительно приподняв брови.
Гаттергласс фыркнул:
– Да, когда-то это было домом. – Глаза – яичные скорлупки вперились в стекло, и короткие пальцы пригладили несуществующие брови. – Я был врачом, потом – ученым. Хотел дойти до самой сути вещей. – Под черным пластиковым мешком взволнованно завозились. – Поэтому я делал то, что положено ученым: теоретизировал, проводил эксперименты, и один из них привел меня сюда. – Гласс посмотрел на пузырек. – Вот этот, если быть точным. Смесь из трех составляющих, упущенных ненужных химикатов. Я всегда отличался умением создавать нечто из того, что другие выбрасывают. Полагаю, я единственный человек на свете, способный пройти этот путь… по крайней мере, был несколько дней назад. На этом же пути я встретил ее… или, возможно, – разрыв в папье-маше загнулся, словно улыбка, – возможно, я имею в виду
Бет решительно покачала головой. Гаттергласс не возразил ей, но улыбка из папье-маше осталась.
Она загнулась туже, когда Бет щелкнула колпачком маркера и закарябала по зеркалу.
– Что делал ученый… под… пятой Бога? – Склонив голову, добродушно прочитал сообщение Гласс. – Ох, мисс Брэдли, а как ты думаешь, что я делал? Кто лучший исследователь, чем… ученый? Я провел всю свою жизнь, ища вещи за гранью понимания, и наконец нашел это в ней: бесконечность непостижимого. Я влюбился. – Голос Гласса звучал задумчиво, насколько позволял временный материал. – Как было не влюбиться? Но, – пальцы – раздавленные ручки подбросили и поймали флакон, – ты же пришла сюда не за историей моей жизни?
Бет стерла написанное с зеркальной поверхности, крепко сжав другой рукой фотографию Кары. «Пожалуйста, пусть у тебя будет ответ, – подумала девушка. – Любой».
Взяв себя в руки, она перевернула зеркало.
