— Ой, попрошу, тетя Глаша! Ой, попрошу!
— Паспорт-то у тебя при себе, Василий?
— А как же!
— Так я вас у участкового сама зарегистрирую. Бабка его двоюродная, участкового нашего, Ондрейки, как раз напротив меня живет. Во-он дом ее. Соседка.
— Вот и славно будет, и славно, — выйдя на улицу, молодой человек обернулся, посмотрев на дом. — Ворошилова, 38. А большой у вас поселок!
— Три тысячи человек! — с гордостью подтвердила Глафира. — А с отдыхающими — и того больше. Две школы у нас.
— Да-а, — Василий согласно кивнул. — Много.
Потом взглянул на часы и, как-то виновато улыбнувшись, спросил:
— А ремонтная мастерская есть у вас? А то вот, встали.
— Хорошие у тебя часы. Небось, дорогие?
— Трофейные.
— А часовщик у нас есть, не думай. Сразу за правлением будка, там немного пройти — да увидишь.
— Вот и славно, тетя Глаша, вот и славно.
Первым делом молодой человек заглянул в будку часовщика, оказавшегося, вопреки всем общепринятым представлениям, не седым интеллигентного облика старичком-евреем, а молодым мосластым татарином с руками, что грабли.
— Часы чините?
— Ну, так написано же — «Ремонт часов», — оторвавшись от лежащего на столе брегета, резонно отозвался татарин. — Что хотите?
— Вот… — Василий быстро снял часы с руки. — Швейцарские… Отстают что-то.
Часовщик сдвинул со лба лупу:
— Так их хоть иногда чистить надобно. Оставляйте, почистим. Минуточку подождите, я оформлю квитанцию.
— А скажите, долго чистить будете?
— Завтра готово будет… может быть, даже сегодня к вечеру.
— Отлично! Только знаете… я, наверное, лично не смогу забрать — дела. Приятеля попрошу — зайдет. Естественно, оплачу все вперед…
— Платите. Вот, по квитанции. Паспорт давайте. Ага… Ганзеев Василий Николаевич, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения… прописан… Ого! Из самого Ленинграда к нам?!
— Из самого.
— Места у нас тут хорошие. И рыба… Рыбы — завались. Значит, улица Ворошилова, дом тридцать восемь… у Глафиры, что ли, остановились?
— А вы ее знаете?
— Кто ж тетку Глашу не знает? Ладно… вот вам квитанция, приятелю своему передадите…
— Ой! Он такой безалаберный, приятель-то… запросто потерять может. Ну, ежели что, фамилию мою назовет… и прозвище школьное — «Капитан Грант».
— Это по кинофильму, что ль?
— По Жюль Верну.
Простившись с часовщиком, Василий уселся в тенечке, на лавочку, покурил, любуясь большими портретами передовиков и красиво оформленным политстендом, ярко критикующим «фашистскую клику Тито», после чего справился у прохожих, где «Сельмаг», выбросил окурок в урну и быстро зашагал к магазину, где приобрел парусиновые туфли за семьдесят пять рублей и за сто двадцать — легкие чесучевые брюки.
Вернувшись на Ворошилова, переоделся, потом сходил на пляж, выкупался, снова вернулся домой и, завалившись на софу, блаженно вытянул ноги. Закурил, выпуская дым в распахнутое настежь оконце, скептически улыбнулся, глянув на туфли и брюки:
— Еще пара-тройка подобных покупочек — и половину отпускных как корова языком.
— Василий! — вежливо постучала в дверь хозяйка. — Давай-ка ужинать, пора уж.
— Сейчас иду, тетя Глаша.
Вытащив из чемоданчика бутылку водки, молодой человек причесался перед висевшим на стенке зеркалом в черной дощатой раме и, надев свежую майку, явился к столу… где, окромя всей прочей снеди, уже поблескивал массивный тускло-зеленый штоф.
— Самогон? — ухмыльнулся Василий. — В смысле — горилка.
— Она, родная.
— Так, может, все-таки для начала водочки? За мой приезд.
— Можно и водочки, — тетка Глафира пододвинула стопки. — Ну, наливай… Эй, давненько такой не пила. Небось, дорогая?
— Шестьдесят целковых.
