— Да уж… недешевая.
— Ну, будем, тетя Глаша!
— Будем.
Так вдвоем и просидели весь вечер, ели, пили, слушали радио, а больше — болтали. То есть болтала-то главным образом Глафира, а ее молодой постоялец слушал, время от времени задавая вопросики.
— Теть Глаша, а что это у вас там за забор, напротив песчаной косы? Профилакторий какой или что?
— А-а-а, вон ты про что! Профилакторий и есть. Но — закрытый. Для особенно крупных начальников, нам туда соваться заказано.
— Вон оно что! И из местных никто там не работает? Ну, в сторожах там, санитарках, медсестрах?
— Никто, Вася. Говорю же — союзного подчинения профилакторий. Охрана вся вооружена, никого постороннего и близко не пускают! И правильно, мало ли какой теракт? У нас ведь тут, в степях, кого только нету! Казаки-красновцы, что с немцами не успели уйти, крымские татары беглые — ну, кто выселяться не захотел, сбег.
— Да уж, да уж, — понятливо покивал молодой человек. — Вижу, у вас тут не забалуешь. Ну, тетя Глаша… на посошок, да спать? Темно уже, хоть глаз выколи.
— А тут всегда так, это ведь у вас, в Ленинграде, говорят, летом ночи белые.
Улыбнувшись, Василий отправился спать, а утром, проснувшись и наскоро перекусив свежим творогом, взял полотенце и сразу же отправился на пляж.
— Вася! — выглянув в окно, закричала тетка Глафира.
Постоялец замедлил шаг, оглянулся:
— Да, теть Глаша?
— Я ведь сегодня на рынок опять… Как явишься — ключ вон тут, за рукомойником будет, на гвоздике.
— Хорошо, тетя Глаша, найду.
Пляж еще был пустынным, не считая отправлявшихся за уловом рыбаков, и ленинградец, быстро выкупавшись, с удовольствием улегся на теплый песочек, любуясь колхозными баркасами под белыми парусами. Конечно, не особенно-то они были и грациозны, но все-таки — паруса, романтика! Еще б матюги убрать, да треск двигателей, да запах солярки… Ага, а вон мотобот проскользнул… красивый такой, и тоже с парусом — косым, как у шхуны. И на корме крупными белыми буквами — «Эспаньола». Ну, прямо «Остров сокровищ».
Молодой человек вернулся на Ворошилова к обеду и, уже подходя к дому, заметил сидевшего на лавочке человека в светло-сером костюме и белой, распахнутой на груди, сорочке. Крепенький такой мужичок с седыми висками и круглым, тщательно выбритым, лицом.
— Здравствуйте. Не подскажете, Глафира Петровна когда явится?
— Да скоро. Вы в дом-то заходите, подождите.
Взяв за рукомойником ключ, Василий снял навесной замок:
— Вот. Посидите пока на веранде. Может, кваску?
— Лучше уж водочки! — тщательно затворив за собой дверь, улыбнулся мужик. — Ладно, шучу. Ну, здравствуй, Василий!
— Здравия желаю, товарищ подполковник!
— Полковник уже… Да ты не журись и не вытягивайся… Дай-ка, хоть тебе обниму… Сколько ж мы не виделись-то? С фронта!
— С фронта… С мая сорок пятого… нет, с июня. Ну, Николай Иваныч… Эх!
Они обнялись, хлопая друг друга по плечам, как старые, давно не видевшиеся друзья…
— Ну, пойдем, Николай Иваныч, ко мне… Посидим, погутарим. Хозяйка моя, думаю, еще не скоро явится. А может, по стопке?
— Нет, — полковник резко тряхнул головой. — Нельзя мне сегодня — совещание в районе, у Первого. Да и разговор у нас пойдет очень и очень серьезный.
— Даже так?
— А ты думал, я тебе просто так из Питера выдернул? Спасибо, что не отказал, приехал…
— Николай Иваныч!
— Как там у вас, на Литейном, дела?
— Да как и у вас. Слухи ходят, милицию под себя подгребать собрались.
— Об этом и у нас говорят… Ладно, давай ближе к делу.
— Внимательно вас слушаю, товарищ полковник.
— Ой, достал уже… Ты-то по званию сейчас кто?
— Капитан.
