— Это кто еще?
— Князь Мишка Черниговский.
— Ясно. Слышь, Савва… пока суд да дело, ты бы меня с этим приказчиком, Иштымом, свел. Или хотя бы узнал, где новгородец купленных полоняников держит?
Ночью Ак-ханум так и не пришла. Как и обещала, вернее сказать — надеялась. Видать, сладилось у них с Сартаком. Ну да дело молодое, сердечное. Не сказать, чтоб Миша ревновал свою госпожу — с чего было ревновать-то? Но… какой-то нехороший осадочек на сердце все-таки появился, неприятный такой, хоть и едва заметный. Как бывает — вскочит какая-нибудь небольшая болячка, не тревожишь ее, так и не болит, но если уж заденешь…
Ратников улыбнулся, скинув сапоги и растянувшись на ложе. Ак-ханум, конечно, девка красивая, тут спору нет, но опять же — ничуть не красивее Маши. Только у Марьюшки, у той красота неброская, по-домашнему милая, а вот у Ак-ханум — у той, аж прям по глазам бьет! И все-то у степной повелительницы есть — и красота, и богатство, и связи… а вот счастья — нет. Да, наверное, и не было. Может, будет еще? Хотелось бы, Ак-ханум — женщина неплохая, добрая, умная… Нет, с Сартаком у нее счастья точно не будет — пришьет бедолагу царевича родной дядька! Такие уж тут дела, впрочем, не только тут — повсюду. Время такое — собачье, как в России-матушке в девяностых.
Солнце уже скрылось за рекою и дальним лесом, быстро смеркалось, короткие зимние сумерки сменялись сырой и прохладной ночью. Гулко забарабанил по плоской крыше дождь, зашумел, забуранил ветер. Со двора вдруг донеслось лошадиное ржание и громкая ругань привратника. Потом кто-то засмеялся — по-юношески весело… Ага! Утчигиновы парни с дальнего пастбища вернулись.
Вот кто-то затопал по крыльцу:
— Мисаил! Мисаиле, ты спишь уже, что ли?
— А что ему делать, как не спать? — послышался сварливый голос Рахмана — видать, и его разбудил поднявшийся шум. — На улице-то ночь давно уж.
— Не ночь, а вечер. Мы, когда ехали, в церкви Хевронии колокола только-только к вечерне звонили. Благостно так, звонко.
— Тьфу-ты, благостно им! Какие-то убогие колокола, хэк! А ведь всем давно известно, что нет ничего благостнее приятного голоса муэдзина.
— Эй, муэдзин, может, хватит тебе заедаться? Михаил, что, еще не пришел?
— Да явился. Как всегда, пьяный. И как только госпожа его терпит?
— Не твое дело за госпожу решать!
— Ну, оно так, конечно…
— Не пьяный, а выпивши! — Михаил резко распахнул дверь. — Разницу-то понимать надо.
— Мы ж, мусульмане, не пьем!
— Ага, ага… зато нюхаете, жуете и курите всякую шмаль, так что еще неизвестно, что хуже! Кинуть, что ль, в тебя сапогом, а, Рахман? Спорим, что попаду?
Домоправитель поспешно убрался, едва не защемив самому себе крашенную хной бороду.
— Заходи, Утчигин, брат, — гостеприимно пригласил Ратников. — И вы все заходите. Винца выпьем — я прихватил кувшинчик.
— Вино — это хорошо! — радостно закивал Утчигин. — Только… Уриу с Джангазаком нельзя — они молодые еще слишком.
— Ну пусть тогда спать идут… или лучше — на кухню.
— Да-да, на кухню! — спешившись, парни радостно загалдели, да не удержались, похвастались. — Мисаиле, а мы двух зайцев по пути затравили, и еще вот — куропатки. Сейчас и приготовим.
— Так я не понял — вы пастбище проверять ездили иль на охоту?
— Одно другому не мешает, брате.
— Ладно… Утчигин, что стоишь-то? Пошли, пошли, друг, в ногах правды нету. Ну, чего хотел-то?
Плеснув из кувшина в глиняные щербатые кружки, Ратников протянул вино припозднившемуся гостю. — Пей, приятель, пей!
— Вкусное вино! — с ходу опростав кружку, заценил Утчигин. — Но похуже арьки будет. Не такое хмельное.
— Так это градус вкус крадет! — захохотал Ратников. — А вкус — градус.
— Че-го крадет?
— Ладно, проехали.
— Куда проехали? Кто?
— Еще налить?
— Угу!
— Так ты чего хотел-то?
— Я? Ах, да… — Парнишка поспешно полез за пазуху дэли и вытащил оттуда… небольшую дощечку, вернее даже две, перетянутые веревочкой, одна
