и древних авторов, и английские законы, и заморскую торговлю, и успехи натуральной философии, и события испанской войны, и многое, многое другое. Мы оба остались вполне довольны знакомством. Теперь впереди лежал Марсель.
Планируя в Париже поездку, я думал сначала отправиться налегке, в почтовой карете, однако чин обязывает к роскоши, удобно сие обладателю или нет. Государь, правда, не единожды ездил по французской столице в фиакрах… С чем бы это сравнить? В России нет фиакров. Приедет, скажем, король (когда вырастет) с ответным визитом и наймет мужицкую телегу… Петру можно. Хоть на осляти, как Христос в Иерусалиме. Царь – прирожденный повелитель, он внушает почтение и трепет одною силой собственного духа. Любое нарушение приличий ему простят, пустив по разряду причуд великого человека.
Граф и генерал-майор должен ездить в своем экипаже. И непременно с гербом на дверцах! Иначе его никто всерьез не примет, и переговоры провалятся, не начавшись. Во Франции титулованному дворянину не иметь герба – все равно что ходить босиком или вообще без штанов. Выйти в свет неприлично. Геральдист Жиффре, снабдивший рыцарскими атрибутами не одну сотню лезущих в дворянство буржуа, моментально подобрал для меня символы:
– Сова, птица Минервы, и цветок ириса обозначают ученость, оружие говорит о том, что титул добыт в бою, а поскольку господин граф сражался с врагами христианства, это дает право на крест.
Шлем с прикрытым забралом, бурелет, графская корона, щитодержатели, замысловатое деление щита – он долго и со вкусом расписывал подробности, но мое воспитанное на античных образцах чувство прекрасного восстало против новомодной пышности:
– Давайте подражать благородной простоте древних. Я всегда стремился соединить науку с военным делом, зачем же нам разделять их в гербе? Сделайте простой, цельный щит. Пусть сова сидит на мече или держит его в лапах. Большой, двуручный – но не нужно изображать весь. Четверти клинка по длине хватит. Цветы ириса можно выполнить из металла в оконечностях прямой гарды. Эта же гарда вместе с рукоятью и лезвием меча образует крест.
– Замечательный лаконизм. Только соединение христианских и языческих символов в одном поле… Это встречается иногда в старинных гербах, но сейчас так не принято. Уж не говорю о сочетании креста с мечом. Не боитесь обвинений в кощунстве?
– Сделайте эскиз, покажу своему государю. Если он одобрит, на мнение ханжей мне плевать. И знаете что – пусть птица не сидит, а только садится на рукоять, с поднятыми крыльями.
– Как прикажете, господин граф. Девиз изобразить?
– Да.
– Какой изволите?
– Laboremus.
Так у меня появилась эмблема. Карета выглядела теперь вполне достойно. Ее сестра-двойняшка, сделанная для царя, пришлась не по росту и подарена была герцогу Орлеанскому, сразу оценившему необыкновенную плавность хода. Приближенные к регенту знатные персоны возжелали иметь такую же. Кажется, рождалась новая мода: среди трехсот существующих видов конных экипажей моя конструкция претендовала на достойное место. Усмотрев возможность легкого заработка, я приехал вместе с Тенаром к хозяину лучшей в Париже каретной мастерской и объяснил, что без меня ничего не выйдет. Действительно, имелись кой-какие тонкости в закалке рессорных пластин и балансировке корпуса. Общими усилиями был получен королевский патент, позволяющий получать проценты со стоимости каждого построенного экземпляра: две трети мне, треть – Анри за хлопоты по оформлению бумаг и сбору денег. Перед отъездом я попросил приятеля вкладывать мою долю в заслуживающие доверия ценные бумаги, до распоряжения.
Южный ветер принес запах моря задолго до того, как оно показалось между холмами. Верст пять не доезжая Марселя, где дорога приближается к берегу, я приказал остановить карету и один спустился вниз. Здравствуй, море Медитерранское, Mare Nostrum! Давно не виделись! Разулся, ступил в ласковые волны, провел мокрыми ладонями по лицу. Никогда свинцовые балтийские воды не заменят мне этих, соленых и чистых, как слеза.
Марсель мало сходен с другими французскими городами. Менее всего – с Парижем. Париж горд, даже заносчив, он смотрит на провинциалов свысока. Так ливрейный лакей знатного человека озирает простолюдинов, не имеющих счастья состоять в услужении. Двор и аристократия создают богатство столицы, расточая здесь большую часть собранных со всего королевства рент и налогов. Стоит такому порядку пошатнуться, и все парижане, от банкиров до поденщиков, почувствуют перемену на собственных кошельках.
Не то – в Марселе. Его благосостояние зависит не от королевских щедрот, а от левантийской торговли. Миллионы пиастров, протекающих через город, поддерживают независимый дух, в порту ясно чувствуется дыхание Востока. Основной оборот делают корабли здешних судовладельцев, тем не менее арабы или оттоманские греки на своих фелюках – обычные гости. В Chambre de Commerce меня приняли как родного и охотно устроили встречу с крупнейшими негоциантами.
– Messieurs! Великий монарх, коего я имею честь представлять, первейшим долгом своим перед Господом, вручившим его попечению великую страну, считает заботу о благополучии и богатстве подданных, наилучшим же средством для достижения столь прекрасных целей служит коммерция…
Купцы и арматоры важно кивали. Когда я объяснил, каким образом Черное море открывает путь к большей части России и целой Персии, в глазах зажглись алчные огоньки.
– Препятствие не в том, что султан желает сохранить торговую монополию для своих подданных – они все равно не способны ее использовать даже на
