сколько славы и богатства вы могли бы стяжать, сражаясь рука об руку с благородным Сейфуддином!
При всем отвращении, которое внушал мне подобный вариант, его стоило обдумать. Если быть искренним, в сердце своем я давно уже не придерживался никакой определенной религии, а временами сомневался и в бытии Божием, даже самом призрачном, в виде абстрактного мирового разума. Так что же – вопрошал я себя бессонными ночами – мешает мне обмануть врагов, а при первой возможности вновь повернуть оружие против них?
Что-то не позволяет. Даже при нелояльном и прямо враждебном отношении к церкви тысячи нитей связывают меня с христианским миром, и с этой точки зрения не столь важно – был Иисус сыном Божьим или простым бродягой. Если верить в Творение, каждый человек в определенном смысле – сын Божий. Правда любви и милосердия не обратится в ложь, будучи изречена смертными устами. В моей душе есть место колоколам Сан-Марко или Ивана Великого и нет – пению муэдзина. Здесь рассудок бессилен, и все блага мира не перевесят сего…
Ну, а если нет иного пути к свободе? В моем уме зреют идеи и планы, которые нельзя бросить неисполненными. Будем говорить без ложной скромности: если задуманное удастся воплотить хотя бы наполовину, это не останется без пользы для целых народов. Разве не обязан я ради них перешагнуть через свое проклятое чистоплюйство? Рассуждая рационально, если надо для торжества великой цели обмануть – солги, надо убить невинного – убей, надо выпить кружку вонючей мочи – выпей, но дело сделай! Это важнее!
Не могу. Только ступи на скользкую тропу, и станешь сам себе омерзителен, великие планы перестанут волновать ум. От гордого прежде человека останутся жалкая плоть и грязная, мерзкая душонка… Кто сказал, что забота о спасении души чужда безбожникам?!
Но ведь от тебя не требуют искреннего перехода в чужую веру? Смотри на это, как на обычную военную хитрость…
Мучительная внутренняя раздвоенность и нескончаемые споры с самим собой отнимали способность к действию хуже, чем физическая слабость. Единственное, на что хватало сил, – постоянно вовлекать ренегата-переводчика в разговоры, стараясь как можно больше разузнать о жизни за пределами стен и ответно рассказывая о Франции, которую он столь долго не видел, в надежде пробудить тоску по родине. Кто знает, вдруг совесть этого человека не совсем умерла и можно будет рассчитывать на помощь в побеге? Продуманная конструкция домашней тюрьмы, в коей мы пребывали, и строгий надзор исключали возможность вырваться без помощи извне. Лука, столь же темпераментный, как животное, подарившее ему фамилию, не раз предлагал напасть на стражу при первой возможности и броситься напролом:
– Я им отомщу! Мало, что эти негодяи отняли у меня «Сан-Дженнаро», они первым делом отломали голову святому, украшавшему форштевень! Господь поможет мне!
Увещевания, что Господь помогает лишь тем, кто умеет планировать свои шаги, безумцам же не потворствует, помогали ненадолго.
Этьен обладал характером, от природы более сдержанным, к тому же сломанная рука причиняла ему бесконечные страдания, которые он мужественно переносил днем, и только во время сна стоны нарушали покой нашей темницы. Лекарь знал свое дело: примерно через неделю опухоль начала спадать, опасность гангрены миновала. Однако для полного излечения требовалось еще немало времени.
Нет худшей кары для человека, привычного к деятельному образу жизни, чем потеря свободы. Мои попытки занять себя высшей математикой были не слишком успешны, ум постоянно возвращался к единственной достойной внимания задаче: как выбраться из заточения, – а она, похоже, приемлемого ответа не имела. Томительно долго тянулись дни и ночи, взращивая отчаяние и сокрушая волю.
Пробудившись однажды от осторожного звука открываемых засовов, я не ожидал ничего доброго и был крайне удивлен, услышав в сплошной темноте Пашкин шепот:
– Ваше сиятельство! Александр Иванович!
– Ты откуда взялся, гаденыш?
– Не ругайтесь! Я выпустить вас пришел. Давайте убежим отсюда!
Ради такого стоило простить юного Иуду. Мгновенно разбудив обоих моряков, взял парня в оборот:
– Сейфуддин что, спит или уехал? Ты как у него ключи украл? И где стража?
– Не извольте беспокоиться. Я ему глотку перерезал, вот этим самым ятаганом. А стража макового отвару натрескалась, вино-то им пророк с дурной головы запретил. Идемте скорей: я знаю, как из города выйти.
Аккуратно закрыв за собой тюремные замки, четверка беглецов перебралась через стену усадьбы – с Пажесом пришлось непросто, но не оставлять же товарища на расправу. Сдерживая проклятия, когда под непривычную босую ногу попадались острые камни, мы крались вослед мальчишке по узким улочкам вдоль высоких сплошных заборов. Лука заикнулся было, что хорошо бы попробовать освободить матросов – но не настаивал, понимая нелепость сей идеи. Известно было от переводчика, что рядовые пленники находятся в «баньо». Бог весть, что за «баня» и тяжело ли в ней париться, только располагалась она внутри крепостных стен, тогда как нас держали, выражаясь русским словом, на посаде. Я обещал помочь с выкупом, если наше безумное предприятие удастся, и повел людей к морю. Единственный шанс на удачу – с ходу украсть лодку и еще до рассвета скрыться за горизонтом.
Вероятность успеха была, на мой взгляд, невелика, но теперь все зависело от нас самих. Мрачные думы отступили, кровь веселей побежала по жилам. Когда дома и заборы кончились, двинулись почти бегом. Возле протоки, соединяющей неглубокое соленое озеро с морем, лодок было много. Одни лежали перевернутыми на берегу, силуэты других смутно угадывались в темной воде. В стране разбойников имущество без присмотра не бросают: неподалеку горел костер, двое сидели у огня. Шагах в двадцати – хижина. Возможно, там еще кто-то есть. Взяв у Пашки клинок покойного Сейфуддина, единственное наше
