возможность чувствовать. Если бы только ты мог плакать – ведь тогда ты бы ощутил хоть что-то. Но ты чувствуешь лишь пустоту. Просто… туман и дым внутри. Как будто ты уже мертв.
Каладин остановился посреди ущелья.
Шаллан повернулась и уставилась на него.
– Сокрушающая вина, – продолжила она, – за то, что ты беспомощен. За то, что можешь лишь желать, чтобы боль причинили тебе, а не тем, кто рядом с тобой. Да еще кричать, метаться и ненавидеть, пока тех, кого ты любишь, губят и вскрывают, как нарывы. А ты смотришь, как их радость утекает прочь… и ничего не можешь сделать. Они ломают тех, кого ты любишь. И ты молишь: разве нельзя бить меня, а не их?
– Да, – прошептал он.
Шаллан кивнула, не отпуская его взгляда.
– Да. Было бы здорово, если бы никто в мире не знал о таких вещах, Каладин Благословенный Бурей. Я согласна. Всем сердцем.
Он увидел это в ее глазах. Муку, тоску. Ужасную пустоту, что царапалась внутри и жаждала ее задушить. Шаллан знала. Это было там, в ней. Ее тоже сломали.
Потом она улыбнулась. Ох буря! Она улыбнулась невзирая ни на что.
За всю свою жизнь Каладин не видел ничего красивее.
– Как? – спросил он.
Девушка беспечно пожала плечами:
– Можно сойти с ума, это помогает. Пошли. Я убеждена, времени у нас немного…
Шаллан устремилась в путь по ущелью. Он застыл позади, опустошенный. И на удивление просветленный.
Кэл должен был ощущать себя идиотом. Опять попался в ту же ловушку – трепался ей, какую легкую жизнь она проживает, и все это время Шаллан хранила в себе… это. Должен был ощущать себя идиотом, но не ощущал. Каладин чувствовал, что понял. Что-то. Сам не знал, что именно. Однако в ущелье сделалось чуть светлей.
«Тьен всегда делал это со мной… Даже в самый темный день».
Он стоял без движения достаточно долго, чтобы вокруг раскрылись обороцветы, развернули широкие, веероподобные побеги с прожилками, которые образовывали оранжевые, красные и фиолетовые узоры. Кэл в конце концов побежал за Шаллан, и потрясенные растения свернулись опять.
– Я думаю, – сказала веденка, – нам надо сосредоточиться на светлой стороне происходящего.
И уставилась на него. Он молчал.
– Ну же! – потребовала она.
– Мне… кажется, что лучше вас не поощрять.
– И тебе от этого станет веселее?
– Нас ведь, как ни крути, вот-вот настигнет Великая буря вместе с паводком.
– И наша одежда постирается. – Девушка широко улыбнулась. – Вот! Светлая сторона.
Он хмыкнул.
– О, ты снова перешел на хмыканье мостовиков, – заметила Шаллан.
– Это хмыканье означало, что паводок, по крайней мере, смоет хоть часть вашей вони.
– Ха! Умеренно смешно, однако очков ты не получишь. Я уже установила, что зловонный из нас двоих ты. Повторное использование шуток строго запрещено под страхом мучительного купания во время Великой бури.
– Ну ладно. Хорошо, что мы здесь, потому что сегодня я должен был быть на дежурстве. Теперь я его пропущу. Это почти то же самое, как получить выходной.
– И отправиться поплавать в свое удовольствие!
Он улыбнулся.
– Я, – заявила Шаллан, – рада, что мы здесь, потому что солнце слишком высоко, а я тотчас же обгораю, стоит выйти без шляпы. Лучше уж быть внизу, в сырой, темной, вонючей, заплесневелой и, скорее всего, смертельно опасной пропасти. Никаких солнечных ожогов. Только монстры.
– Рад, что мы здесь, – подхватил Каладин, – потому что упал я сам, а не один из моих людей.
Она перепрыгнула через лужу и одарила его пристальным взглядом.
– У тебя не очень-то хорошо получается.
– Простите. Я хотел сказать, что рад быть здесь, потому что, когда мы выберемся, все будут меня превозносить и говорить, что я герой, который вас спас.
– Уже лучше. Если не считать того факта, что это я тебя спасаю.
Он бросил взгляд на ее карту:
