Слова сияния

хотя Шаллан находилась вплотную к нему. – Очень щедро для женщины, которую вы чуть не обокрали.

– Полагаю, она увидела во мне что-то, и…

Тишина.

Каладин моргнул. Шаллан исчезла. На миг он запаниковал и начал шарить руками в поисках, а потом осознал, что нога не болит и дурнота от потери крови, шока и переохлаждения тоже прошла.

«А! – подумал он. – Опять».

Он перевел дух, встал и вышел из тьмы на край ниши. Поток внизу замер, словно застыл, и Каладин мог выпрямиться в полный рост у входа в альков, который Шаллан на самом деле сделала слишком низким, чтобы в нем можно было встать.

Он выглянул наружу и встретил чужой взгляд. Лицо – огромное, как сама вечность.

– Буреотец, – выдохнул Кэл. Некоторые называли его Йезерезе, Вестник. Однако это не сочеталось с тем, что Каладин слышал о любом из Вестников. Возможно, Буреотец был спреном? Богом? Он как будто был безразмерным, но Каладин его видел, различал лицо в безграничной протяженности.

Ветра стихли. Юноша слышал, как бьется его собственное сердце.

Дитя Чести. На этот раз лицо заговорило. В прошлый раз, посреди бури, оно молчало – хотя откровенничало во снах.

Каладин бросил взгляд в сторону, снова проверяя, не появилась ли Шаллан, но она отсутствовала. Девушка не часть этого видения, какова бы ни была его природа.

– Она одна из них, верно? – спросил Каладин. – Одна из Сияющих рыцарей или, по крайней мере, связыватель потоков. Вот что случилось во время сражения с ущельным демоном, и вот как она выжила при падении. Дело не во мне. Дело в ней.

Буреотец загрохотал.

– Сил, – продолжил Каладин, опять посмотрев в лицо существу. Плато перед ним исчезли, теперь они с лицом были наедине. Он должен узнать. Это причиняло ему боль, но он должен был. – Что я натворил?

Ты ее убил! От этого голоса все тряслось. Как будто… как будто сотрясание плато и его собственного тела и были звуками, из которых складывались слова.

– Нет, – прошептал Каладин. – Нет!

Все повторилось, зло проговорил Буреотец. Проявление человеческого чувства, которое Каладин узнал. Людям нельзя доверять, дитя Танаваста. Ты забрал ее у меня. Мою любимицу.

Лицо как будто начало удаляться, тускнеть.

– Прошу тебя! – закричал Каладин. – Как я могу все исправить? Что я должен сделать?

Это нельзя исправить. Она сломлена. Ты такой же, как те, что были раньше, – они убили очень многих, кого я люблю. Прощай, сын Чести. Больше тебе не летать с моими ветрами.

– Нет, я…

Буря вернулась. Каладин без сил рухнул на пол ниши, задохнувшись от внезапного возвращения боли и холода.

– Дыхание Келека! – воскликнула Шаллан. – Что это было?!

– Вы видели лицо?

– Да. Такое огромное… Я разглядела в нем звезды, множество звезд, бесконечность…

– Это Буреотец, – устало произнес Каладин. Он нащупал под собой что-то, и оказалось, что оно светится. Сфера – та, которую чуть раньше уронила Шаллан. Она потускнела, но теперь снова была заряженной.

– Это удивительно, – прошептала веденка. – Я должна это нарисовать.

– Желаю удачи, – буркнул Каладин, – в этом дожде.

Словно чтобы подчеркнуть его слова, их захлестнула еще одна волна. В ущельях образовывались водовороты, и время от времени волны дотягивались до них, заливая нишу на несколько дюймов, но на этот раз течение не грозило утащить их прочь.

– Бедные мои рисунки. – Шаллан прижимала сумку к груди защищенной рукой, а свободной продолжая держаться за него – ведь больше не за кого. – Сумка водонепроницаемая, но… я сомневаюсь, что она еще и буренепроницаемая.

Каладин хмыкнул и уставился на текущую воду. В ней таился какой-то чарующий узор, в котором проступали сломанные растения и листья. Трупов больше не было. Перед ними вода высоко вздымалась, словно огибая что-то большое внизу. Туша ущельного демона, понял Каладин, все еще лежала внизу, застряв в узком проходе. Даже паводок не смог поднять такую тяжесть.

Они замолчали. С появлением света желание выговориться иссякло, и он, хоть и поразмыслил над тем, как бы задать ей прямой вопрос о ее истинной сущности, в которой все больше убеждался, не стал ничего спрашивать. Когда они освободятся, найдется подходящий момент.

Пока что Каладин хотел подумать – хотя по-прежнему был рад ее присутствию. И осознавал его во всех смыслах, поскольку она прижималась к нему в мокром изодранном платье.