Франног заворочался, перевернулся на другой бок, сложив руки на голом животе. Покачал головой, хмуро глядя на меня вполоборота. Щеки его ввалились и обросли сивой щетиной.
– Не нравится мне это, – сказал он словно нехотя. – Все странно. Море как будто взбесилось. Пираты, потом вэйрок и Предвечный, который редко восстает из пучины… В мире что-то затевается… И Предвечный, и вэйрок – служители зла и тянутся к злу…
– Что?
– Ты вряд ли поймешь.
– Ну, снова старая песня!
– Нет-нет, здесь и мне не понять. Ну-у… Гм… Э-э… Покамест… Что-то происходит или произошло, пока мы держали путь в Фалгонар. Либо что-то готовится. Причем готовится здесь, в Срединном море или на его побережье!
– Вы правы: ни черта мне не ясно. А вы способны… гм, сформулировать коротко, без этих ваших «мнэ-э-э», «о-о-о» и «ну-у-у»?
Франног мигнул, оглянулся и посмотрел на меня из-под набрякших век.
– Будь по-твоему. Я скажу тебе так: пробудилась напасть. Зло. Могучее и страшное. Облик его мне неведом, но рискну предположить, что в самое ближайшее время оно даст о себе знать, иначе мы не встретили бы ни вэйрока, ни глубинника. Ну, удовлетворен? Как тебе моя
После этих слов он замкнулся в хмуром молчании, а вскоре захрапел.
На второй день утром, когда от воды и пищи на дне сундука не осталось даже воспоминаний, Франног достал из мешка дары моря.
– Устрикус гигантис, – важно изрек он, взвесив раковину на ладони. – Около двух фунтов воды и пищи. Мясо нужно нарезать мелко, завернуть в тонкую ткань… гм, халат не подойдет, придется в исподнее, и отжать над кастрюлькой. Сок у них почти пресный. Мы, думаю, продержимся на нем четверо суток, если будем разбавлять его морской водой в пропорции два на десять.
Знаток, блин! Тур Хейердал! Нет, этот, как же его – Ален Бомбар, что переплыл Атлантику на утлой лодчонке и закончил путь, весь покрытый прыщами, без зубов, ногтей и с начисто севшим зрением. Читал я в детстве его книгу и помню, что малый страдал на своей лодчонке. Он тоже давил из рыбы сок, правда, для этих целей использовал специальный пресс.
Ну, ладно. Я взял устрицу и нож: эх, а может, там еще и жемчуг будет! Случаются же чудеса? Сунул лезвие между створок и с легким хлопком открыл раковину над кастрюлькой. Темно-фиолетовый (видимо, так выглядят отбитые почки!) моллюск обдал непередаваемой гаммой ароматов, самым терпимым из которых был запах свиного навоза.
– Тьфу! Это… фу!
Мудрец глянул через локоть, вздрогнул и ахнул с жалостью и каким-то странным восторгом:
– О боги космоса! Фатальная ошибка! Невозможный просчет! Это
– Редкостная, говорите? – Я через силу поднес моллюска к лицу и, стараясь не дышать, лизнул этот деликатес: вонь вонью, но, даст бог, хоть вкус окажется сносным?
Во рту разлилась горечь, словно я хватанул каких-нибудь таблеток и закусил стручком красного перца. Издав звериный вопль, я запустил синюхой редкостной в море, и, давясь слезами и чихая, проорал:
– Идите вы в задницу! Я это есть не буду!
Франног стремительно разогнулся и горестно охнул:
– Нельзя есть! Это яд! А где… Зачем ты ее выбросил?
Я набрал в рот забортной воды и сердито уставился на старикашку.
– Ценнейшее и редкостное сырье! Из него готовят семьдесят снадобий, в том числе три магических эликсира! И афродизиаки, настойки для омоложения, притирки, кремы, мази!
Я прополоскал рот и вскричал со слезами:
– Угму-у-у! Да какое мне дело до эликсиров и золота, старый вы хрыч, когда у нас нечего пить? Слышите или нет? Когда ветер прибьет к берегу наши дегидратированные трупики, кто пойдет торговать этой дрянью в аптеку? Вы или я?
Франног сразу сник:
– Ох-ох, это моя вина! Мудрец? Нет, я старый козел! Я должен был предвидеть все вероятности… Мой бог! Да я облажался! Как же я облажался-то, а?
Я отвернулся, взял новую раковину и нож.
– Оставьте. Это снова мое проклятие. Эта синюха, она, часом, не дальняя родня Предвечному? Оба выглядят скверно и воняют. Блин! Я вскрою раковину. Если это опять синюха, дела наши плохи. Нет! Вскройте лучше вы.
