— А не стал.
Я поморщилась собственным словам. Жалость опять голову поднимает, сколько ее ни дави. Почему я его жалею? Или нет, не его. Скорей гипотетического юношу, который враз всего лишился, пусть и по собственной вине. Жалею, как жалко любого, кто по дурости загубил собственную жизнь, сломал на корню и никогда уже ничего не срастется обратно.
— Не знаю, почему мне его постоянно жаль, — неожиданно призналась я.
— Но ведь он твой суженый. Конечно, тебе его жаль, — Лелька снисходительным жестом взяла меня под руку. — Даже если разум твой возмущен и обижен, сердце будет жалеть, ничего не поделаешь. А он так сильно изменился! Думаю, в лучшую сторону. Вот сейчас тебе и нужно было появляться, а не тогда. Рановато ты явилась, вот что я тебе скажу.
— Ага. Если бы не явилась тогда, у него уже семья была бы, пост главы да детей с дюжину. Так что с моей колокольни не важно — сейчас, тогда… — Я легкомысленно отмахнулась, мол, все одно без толку. Не везет, так ничего не поделаешь.
— Ладно, Катя, занимайся пока делами, не думай ни о чем. И молись, чтобы я не стала расспрашивать, как вы вдвоем порчу останавливали и не отвлекались ли на другие вещи?
Хорошо темно. Моих красных щек не видно.
— Леля, ты забываешься, — прошипел кто-то моим надменным голосом.
— Ничуть не бывало, — невозмутимо ответила она. — Просто хочу, чтобы ты тоже мучилась. У меня трое детей! Даже у Белки двое! Каждый день крики, готовка и уборка. А ты одна у нас ходишь как королева, неторопливо, голову задрав, и жизнью наслаждаешься. Спишь в тишине, уборкой руки не пачкаешь. Никому попу не моешь и не мечтаешь хотя бы о минуте тишины! Нет, пора и тебя припахать!
От удивления я даже промолчала. Странно она как-то говорит. Разве семья и дети не благо? Почему она так говорит, будто это мучения?
Впрочем, в одном Лелька права — вначале дело, отдых потом.
С рассветом наш отряд выдвинулся в центр порчи. Не хотелось бы на мертвой земле ночевать, но дошли до ведьмовской хижины мы ранним вечером, так что придется. Не представляю, как тут лесник ночевал в последнюю неделю. Тут же жутко. Насмотришься на окружающий тлен, и выть охота с тоски. Хоть народу много. Какой-никакой шум, движение, жизнь.
Хижина появилась из-за камней, и такое вдруг навалилось знакомое до боли чувство — то, где я одна и помощи ждать неоткуда. Ноги сами собой остановились. Так хочется поддержки, чтобы кто-нибудь хоть руку протянул, хоть в голос кричи.
— Ты в порядке?
Рядом оказался Ревень, один из сыскарей, которому до пенсии пару лет осталось. Всегда помогал мне, чем мог, многому научил и вообще приятный человек. Даже слишком приятный для такой профессии. Пьет только много, но кто без греха?
— Да, все нормально.
А глаза возвращаются к леснику, который впереди с Макарским идет. Выходит, рука мне нужна не чья-нибудь, а Волина?
Было бы смешно, не будь так печально.
В прошлый раз это место давило больше. Ну конечно, я была уставшей, напряженной, а сейчас воздух казался не таким густым и удушающим, да и солнце палило так, что сомнений не оставалось — никакого колдовства вокруг не осталось, оно ведь приглушает свет и звуки, как полиэтиленовая пленка. Ты под колпаком словно в пакете ходишь.
Ведьмы на том месте, где я ее оставила, не было. Глазам своим не верю. Нет, я, конечно, слышала слова лесника и понимала, что он говорит, но почему-то пребывала в уверенности, что стоит прийти, как я безо всяких проблем пойму, где тело. Но вот примятые сухие травы и ветки, и след крови, черной, как смола… И больше ничего.
— Тут она была?
Рядом нарисовался Макарский.
— Да. Тут я ее оставила, и она была мертва!
Я опустилась на колени прямо в труху, бог с ними, со штанами, новые куплю. Подавила желание рыть землю руками, тело не могло просочиться в нее, как вода. Что же произошло?!
Начальник быстро огляделся. Сыскари разошлись в поисках следов или запахов, Волин отправился с ними.
— Значит, будем искать группой.
Групповой поиск в разы сложней единичного, потому что сыскари должны действовать вместе, слаженно, единым организмом. И сил больше уходит, но зато видны все мелочи, которые пропускает человек с двумя глазами или колдун с сыскным даром. Есть же разница, смотреть двумя глазами или тысячей глаз?
— Сбор через полчаса! — крикнул Макарский. Голос разнесся так, что вернулось эхо.
— А ты не участвуешь, — буднично сообщил мне.
— Почему?!
