что, правда рассчитывал на компенсацию?
— Я думал, ты поумней, — словно выплюнул он.
— Я?!
К чему он клонит?
— Я — Первый сын! — Его улыбка выглядит жестоко, узкие глаза почернели. — Могла бы жить как сыр в масле кататься, если бы не упиралась.
— Ты о чем? Ты хочешь на мне жениться?
Боже, неужели я его нашла? Своего суженого?
— Жениться? — он вдруг некрасиво открыл рот и захохотал. — На тебе? Размечталась! Что ты из себя представляешь, чтобы на тебе женился Первый сын? Кто ты такая? Ни рода, ни силы. Ну, как любовницу я бы тебя и подержал, пока ты меня тешила бы. Но про «жениться» смешно, скажи кому — до смерти ухохочется.
У меня так щеки горели, будто меня по ним отхлестали. Любовницей?
А ведь раньше я Белке чуть ли не то же самое предлагала. И еще удивлялась, отчего она так резко реагирует?
— Уходи, Жегло. Я не буду твоей любовницей!
— Ну как хочешь. — Он расправил плечи, поправил рубаху, пояс и лениво пошел к выходу. — И получше найду, невелика печаль. В тебе только и хорошего, что неизвестность и интерес, что в вашем мире по-другому. Может, вы по-другому это делаете. Ну ничего, глядишь, через годик-два одумаешься, оценишь, что тебе предлагают. Может, и я тогда еще раз надумаю спросить.
Жегло развернулся и ушел, и мне с трудом удалось удержаться, чтобы не сказать ему вслед все гадости, вертевшиеся на языке.
Что за невезение? Разочаровывают один за другим, как сговорились!
Хорошо, что дел много, есть чем отвлечься. Почесав летяшку, уютно устроившегося в корзине, я ушла на занятия в полной уверенности, что все неприятности, которые могли случиться, случились с утра, так что остаток дня можно ни о чем не переживать.
А оказалось, жизнь никогда нельзя предугадать. Когда после занятий я вернулась в комнату, зверек был мертв. Совсем, безвозвратно, окончательно, бесповоротно, неисправимо мертв.
Гурьян бросал в сумку вещи, почти не глядя.
— Эй, ужинать идешь?
Бакуня приоткрыл дверь. Некоторое время наблюдал.
— Что произошло?
— Отец приказал приехать.
— Зачем?
— Не знаю. Но он зол. Я устал от его придирок. То я идеальный сын, то я дурак дураком, не могу даже учиться как следует.
— Такое впечатление, что у нас один отец, — захохотал Бакуня. — Ну ладно, Корке твоей передать что?
— Скажи, буду через два дня. Ты, кстати, помнишь наш уговор?
— Какой?
— О чем ты будешь молчать? Корка не должна узнать, что наши родители сговариваются.
— Да я помню, помню. Не скажу ничего, не боись. А ради любопытства — почему ты не хочешь, чтобы она знала?
Гурьян усмехнулся, но выглядеть при этом умудрился почти несчастным.
— Сам узнаешь, как тебя женить решат, а ты и слова против не сможешь сказать. Хорошо, если жена смирная и послушная попадется, но где ты таких видел среди Первых дочерей?!
Поняв, что повысил голос, Гурьян замолчал и вышел из комнаты, не сказав больше ни слова.
Глава четвертая,
где решается важнейший вопрос: не послать ли все к черту?
У меня никогда не было домашних животных — ни кошек, ни собак, но, кажется, я поняла, каково это — их терять. Я рыдала три дня, оплакивая летяшку так горько, будто он прожил рядом много лет.
И не понимала, за что этот доверчивый зверек, так тесно прижимающийся к моей руке, отдал жизнь. Я его подвела, я виновата — он пошел ко мне на руки, бесхитростно радовался мне, а я отдала его бездушному колдуну, из-за которого малыш погиб.
