Белка, наверное, не меньше миллиона раз повторила, что я не виновата, что я не могла знать о последствиях, но я не слушала. Тогда она сказала, что мы виноваты с ней поровну — она вовремя меня не остановила. И отвечать должны вместе.
Горе было таким сильным, что я больше ни о чем другом не думала, даже о мести. Не могла даже ругать Волина.
— Я говорила, что у него нет сердца, — Белка, в отличие от меня, без устали крыла Волина последними словами, да что толку? — Хуже его не придумаешь.
Я не хотела о нем думать ни секунды. Он этого не заслужил. Зато о летяшке думала постоянно. Прости меня, я не хотела. Ты не заслужил такой участи, я никогда не забуду своей ошибки, своей глупой доверчивости. Больше из-за меня никто не умрет.
Когда память о ласковом зверьке немного утихла, неожиданно пришла весна. Снег стремительно таял, солнце сияло, а я вдруг поняла, что больше не жажду искать своего суженого. Вместо витания в облаках я занялась учебой, впервые взглянув на нее не как на дополнение к поискам счастливой любви, а как на возможный источник обеспечения своей жизни, своего будущего. Рассчитывать тут не на кого: ни родителей, ни родственников.
Грамадий помогает по долгу службы, таких, как я, у него полдюжины. Белка разве что почти сестра, ну или, по крайней мере, настоящий друг, но вряд ли она чем-то поможет — сама в таком же положении. Может, и не нищая, но из многодетной семьи, которая ей уже отдала все возможное, теперь Белка сама по себе.
В этом мире, в отличие от моего родного, обучение не было организовано централизованно, каждый город решал его как мог. Проще говоря, собирались главы семей и решали, кто, когда и за какую плату будет обучать детей, живущих на их землях. Это станет одной из обязанностей местных Первых сыновей, когда они станут главами. Обязанностью жестокого и беспринципного лгуна Волина и циничного похабника Жегло.
Нет, о всяких неприятных вещах думать не хочу! А то взвою от тоски. Лучше думать, что все будет хорошо, тогда рано или поздно начнешь в это верить.
В день, когда весна окончательно вступила в свои права, не оставив следа от снега, произошло сразу два важных, на мой взгляд, события. С утра, на ярком солнечном свету, пронизывающем насквозь не только воздух, а, кажется, и ткани, и кожу, к Белке подошел Лад и сказал:
— Насчет медитации. Я наконец понял, что тебе поможет. Нашел похожий слушай в летописях. Слушай, что тебе нужно сделать: запрись на замок в безопасном месте. И помни, что ты там одна и тебе ничего не угрожает. Никто туда не зайдет и не помешает, пока ты не пустишь. Удачи.
Козырнул и ушел. Как-то несерьезно прозвучало, просто, что ли, но Белка задумалась, а после обеда сказала мне:
— Ладно, попробую.
Я была только за. Она так мучилась из-за своей медитации, которая не выходила, что нам приходилось мучиться вместе с ней. Опыт был назначен на послезавтрашний вечер, а местом выбран дом, в котором сдавались комнаты, прямо через дорогу от АТМа.
Тем же вечером ко мне подошла Лелька и передала записку — на плотном листе карандашом было написано с претензией на изящество:
«Сыскарь просит иномирянку прийти в ближайший рабочий день недели не позже восьми часов вечера в сыскной отдел по вопросу, о котором она хотела знать».
— Я попросила брата, он нашел твоего сыскаря, — призналась Леля. — Попросил с тобой встретиться и помочь. Ты в последнее время такая задумчивая, грустная, смотреть больно. А раньше веселая была, искрилась вся, как снежинка, столько надежды и веры в тебе светилось. Может, сыскарь тебе поможет хоть немного и ты станешь прежней?
— Спасибо, Леля!
Больше и сказать ничего не смогла. Неужели правда была веселой, а теперь будто молоко скисшее? И неужели это так заметно?
Была, правда, такая мысль — не ходить. Не хотелось ничего знать. Может, я потому и засыпаю, отказываюсь веселиться? Потому что не желаю ничего видеть и знать. Неужели просто ничего не знать, жить одной минутой — выход? Чем это поможет? Ничем. Просто трусость — переложить свои проблемы и сложности на другого или, как в моем случае, просто сбросить на землю — пускай валяются, пока кто-нибудь мимо не будет проходить да не подберет. Нет, нельзя. Мне никак нельзя грустить.
Следующим вечером я пошла на встречу.
Сыскарь Ахмат Холодный оказался на месте — тощий субъект с очень быстрыми глазами, которые, казалось, ни на миг не останавливались. И его нос шевелился почти как у кролика — быстро и смешно.
— Присаживайтесь, Катя. Помогу, чем смогу. Всегда рад.
На этом его набор фраз, похоже, себя исчерпал. Он попытался пододвинуть мне стул и при этом чуть не ударил локтем в живот. Кажется, встречаться с посетителями для него действительно занятие непривычное, слишком уж неловок.
— Чем могу быть полезен? — выдавил он напоследок, жмурясь, как будто в глаза бил яркий свет.
— Вы расследовали мое дело, верно? Понимаете, о чем я?
— Да, да, конечно. Расследовал. Как только тебя нашли, так и отправился. Все-все рассмотрел: и место происшествия, и окрестности. Ничего не
