— На самом деле возражаем, — ответил Макрон.
Вителлий никак не среагировал на его слова и даже не поглядел в глаза центуриону. Вместо этого он поглядел на Луция, дружески помахав ему рукой и подмигнув.
— И кто это у нас тут за такой прекрасный юноша?
— Мой сын, — ответил Катон, скрипнув зубами.
— Твой сын?
Вителлий сделал едва заметное ударение на первом слове. Катон постарался не вздрогнуть, вообще не реагировать.
— Именно так. Луций Лициний.
— Еще без прозвания?
— Я хочу получше узнать его прежде, чем выбирать. Как я уже сказал, это мой сын и это не должно тебя беспокоить.
Катон слегка подвинулся, отворачиваясь от незваного собеседника и будто желая продолжить разговор с Макроном.
— Чудесный паренек и правда. Уверен, он превратится в столь же прекрасного юношу вне зависимости от того, кто его отец.
На этот раз Катон не смог сдержаться и поглядел на сенатора.
— В смысле?
— В смысле, что его отец — знаменитый воин, а дед — уважаемый сенатор, но, даже учитывая это, я уверен, что он сможет оставить собственный след в обществе Рима. Как и его отец.
Вителлий продолжал улыбаться, ожидая ответа на свои провокационные намеки. Катону пришлось собрать в кулак всю свою волю, чтобы ответить в спокойном тоне.
— Я нисколько не сомневаюсь в задатках Луция, которые разовьются под моим руководством. А также с помощью моего друга, центуриона Макрона.
Вителлий коротко кивнул Макрону.
— Значит, он разовьет в себе привычки уличного забияки, сочетающиеся с умом и чувствительностью философа. Тогда удачи ему. Она ему пригодится.
Катон решил, что с него достаточно, и развернулся к сенатору.
— Ты достаточно позабавился. Теперь, если у тебя еще есть что сказать кому-то из нас, говори. Если нет, то мы будем благодарны, если ты отвалишь в ту клоаку, из которой вылез.
Макрон кашлянул.
— Катон, дружище… следи за тем, что говоришь.
Луций с любопытством поглядел на двух мужчин. Катон взял сладкое печенье и сунул в руки сыну.
— На, Луций, попробуй.
Малыш с радостью схватил печенье и принялся слизывать медовую глазурь прежде, чем откусить печенье крохотными жемчужно-белыми зубами. Пока он был занят, Катон снова обратился к Вителлию.
— Говори, что хотел. И уходи.
— Так-то лучше. Незачем переходить на язык Субуры[4] когда со мной разговариваешь, дорогой мой префект. Боюсь, ты слишком много времени провел среди простых легионеров, растеряв утонченность, которую приобрел, когда рос в императорском дворце.
Вителлий наклонился вперед, взял пустой кубок и поднял его.
— Налей мне вина, будь добр, центурион Макрон.
Макрон стиснул зубы и сделал требуемое, налив кубок до края, а потом еле заметно сдвинул носик кувшина, продолжая лить красное вино на руку сенатора и на длинный рукав его туники.
— Какого черта ты творишь, неуклюжий ублюдок?
Вителлий резко отдернул руку, пролив вино из кубка, и зло поглядел на Макрона.
Тот изобразил потрясение.
— Командир, будьте любезны, мы же еще не в Субуре.
Катон не сдержался и рассмеялся, Макрон тут же присоединился к нему, и даже Луций захихикал.
Вителлий плотно сжал губы, но через мгновение на его лице снова было показное хладнокровие. Он поднял кубок.
— Хорошая игра, центурион. Верю, что ты сохранишь такое же присутствие духа в тяжелые времена, которые нам предстоят. Я хотел произнести тост и был бы рад, если бы вы его со мной разделили. Итак, друзья мои, давайте выпьем за предстоящую кампанию. Смерть врагам, победа и слава воинам Рима.
Катон и Макрон озадаченно переглянулись, и Макрон слегка поднял подбородок.
