Катон кивнул.
— Похоже, слитки все еще здесь. Где-то спрятаны.
— Ну, толку с того не слишком много. Как мы их найдем, во имя Гадеса?
— Спросим прокуратора. Он все еще жив, его и кого-то еще держат заложниками в лагере. Он должен был спрятать слитки прежде, чем появились бунтовщики. Нам надо найти его.
— Прямо сейчас? Нам троим?
Катон покачал головой.
— Пора отсюда уходить. Вернемся с когортой, когда стемнеет. Проблема только в том, чтобы найти прокуратора прежде, чем бунтовщики поймут, что происходит, и убьют его.
Их разговор прервал приглушенный вопль ужаса, донесшийся от внутреннего дворика. Потом еще один, а затем звуки меча, ударяющего в плоть и кости. Макрон пошел в ту сторону, но Катон остановил его.
— Мы узнали от пленника все, что нужно. Взять его с собой мы не можем, как и не можем позволить ему поднять тревогу. Цимбер с этим разберется.
— С этим? — переспросил Макрон, глянув на друга, и увидел, как на губах Катона мелькнула улыбка. А затем поглядел в сторону внутренней двери.
Оттуда донесся звук пары ударов мечом, а затем все стихло. Затем появился Цимбер. Его лицо, тело и руки были забрызганы кровью, и он стирал кровь с меча полосой ткани. Отбросив ее в сторону, он убрал меч в ножны.
Макрон давно привык к виду крови, но сейчас почему-то ощутил холодок по спине. Он знал, что его друг в последнее время становился все более хладнокровным, но это не было простым равнодушием к страданиям. Эта улыбка на лице Катона. Он хорошо знал подобное выражение лица. Лица человека, ставшего жестоким и находившего в этом удовлетворение.
— Давайте уходить отсюда, — сказал Катон.
Глава 21
После долгого и жаркого дня бунтовщики, охранявшие ворота рудника, с нетерпением ожидали, когда их сменят на закате. Половина надвратной башни была укрыта от солнца тростниковым навесом, но ветра не было, и горячий воздух утомил их, как и скука на посту. Они то болтали, то принимались играть в кости, по очереди следя за окрестностями. Радость от обретенной свободы после того, как люди Искербела взяли рудник штурмом, оказалась недолгой.
Искербел наградил их, дав право грабить лагерь, поселение и дом прокуратора. Последовала оргия грабежей, убийств, изнасилований и пьянства, рабы мстили бывшим хозяевам и тем, кто им прислуживал. Это продолжалось два дня, а затем вождь бунтовщиков навел порядок. Он назначил некоторое количество бывших рабов охранять лагерь и заложников, а его войско двинулось дальше, подчиняя себе окрестные земли.
Хорошо было освободиться от цепей, которые многие месяцы, а то и годы были частью их жизни. Больше не было этого ежедневного ужаса тяжелой работы в темных тоннелях под утесом. Работы в тесноте и вони, где было нечем дышать, где любой упавший комок земли или скрип крепи мог означать обвал, заживо хоронящий всех, кто оказался в тоннеле в этот момент. Время от времени рабы натыкались на гниющие трупы и кости тех, кто погиб прежде, во время таких обвалов. Их останки вытаскивали наружу вместе с вырытой землей и высыпали в отвал. Свобода означала и конец скудной еде, жидкой каше, которой кормили рабов, конец жизни в переполненных бараках, куда их запирали на ночь. Толстые стены бараков были сложены из неотесанного камня, и зимой в них дули ледяные ветры, промораживая до костей, а летом в них стояла удушающая жара, от которой вонь пота, мочи и дерьма становилась нестерпимой.
Больше не надо было ходить, склонив голову, не смея встретиться взглядом с надзирателями, которым не требовалось особого повода, чтобы избить раба или отхлестать его кнутом. Единственной задачей этих жестоких людей было выжать максимум из каждого раба, прежде чем он умрет и его тело бросят в яму рядом с нижней частью дороги, ведущей в лагерь. Тех, кто осмеливался словом или жестом противиться надзирателям, жестоко избивали. Тех же, кто окончательно отчаивался и пытался отбиваться, подвергали распятию. Их жалобные вопли и стоны служили наглядным примером для тех, кто забыл свое место в этом безжалостном мире. Судьба немногих женщин, приговоренных к рудникам, была еще хуже. Те, кого надзиратели и охранники считали более привлекательными или кто под руку попадался, под настроение, просто тащили в сторону, насилуя и унижая всеми доступными способами, а потом снова отправляли работать или возвращали в бараки. Но даже там они не могли уберечься от преследований таких же, как они, рабов. В этих условиях не было ничего удивительного в том, что многие, не в состоянии дальше выносить издевательства, кончали с собой. Вешались на цепях, на перекрытиях крыш бараков, разбивали себе головы о стену, резали себе горло или запястья острыми кусками камня или щепками. Некоторым удавалось проглотить язык, и они
