В трезвом уме она бы такого и не предположила. Только со злости, только из-за до сих пор не остывшего возбуждения, только по пьяни. А он втолкнул её в номер и спокойно сообщил:
– Ты меня не интересуешь как женщина.
Да Кира бы с ним и так – ни за что, никогда. Поэтому вдвойне, даже втройне обидно.
– А я и не сомневалась! – воскликнула она, пренебрежительно скривив губы. – Ты же не человек. Какие у тебя тут могут быть интересы? Да ты наверняка даже понятия не имеешь, что это такое. Ведь ты даже не зверь. Ты – существо. Оно. Средний род.
Каждое новое слово звучало всё громче, содержало в себе всё больше сарказма и презрения. Кира сама пугалась того, что говорила, но остановиться не могла. Как обычно. Злое и чёрное внутри вскипало, давило, рвалось наружу, и Кира не могла ему противиться. Иначе… иначе она просто взорвётся.
– У тебя даже имени нормального нет. Ты – нечто без названия. Или нет. Ты – ничто.
Одно стремительное, почти неуловимое движение, и слова застряли в горле. Дальше не пройти. Голова запрокинулась. Тоже как у зверя, демонстрирующего своё подчинение. Но ведь не добровольно, а потому что шею сдавили длинные жёсткие пальцы.
Сейчас сомкнутся плотнее, и Кира уже больше не сможет говорить. Никогда. И дышать тоже не сможет. У него хватит сил сжать кулак и превратить всё, что окажется внутри него, в бесформенное месиво. Или ещё одно выверенное движение, резкий поворот головы, хруст.
– Отпусти, скотина! – прорычала Кира, давясь звуками.
Отпустил, отвернулся.
Считает, она одумалась, испугалась, в страхе задавит в себе злость. Как бы не так!
– Стой!
Ага! Предполагал, она и дальше будет всего лишь орать, сыпать оскорблениями? Не ожидал, что ударит?
Не успел как следует увернуться. Чётко проступившие и побелевшие от напряжения костяшки Кириных пальцев проехались по его подбородку.
Вскользь. Жалко. Но можно же повторить.
Кира особо и не раздумывала, руки действовали сами.
Они знают, что делать. А Кира не знает. Среди плотно затягивающего сознание внутреннего мрака ошалело мечется мысль: «Опять! Зачем? Как же, как же остановиться?» А он умело отбивает удары, легко уходит от Кириных кулаков, особо и не напрягаясь.
Нет! Она его достанет. Достанет. Должна достать.
Злость закипает всё сильнее, рвётся наружу из каждой поры, дрожит в каждой мышце. В голове темнота. Силы не кончатся, Кира не успокоится, пока…
Он прекрасно понял про «не успокоится» и «пока», и больше не стал тратить время на бесконечные увёртывания и защиту. И он не промахнулся, конечно же. Не вскользь, а прямо, точно, прицельно. Жёстко, но, скорее всего, не во всю возможную силу. Для Киры и меньше, чем половина, хватит.
Голову резко отбросило назад. Слишком резко. Сейчас шея не выдержит, сломается, позвонки раскрошатся, распадутся.
Искры из глаз. Чёрные. Внутренняя темнота вылетает наружу и взрывается осколками. И боль – не сразу, а переждав секунду, наполняет сознание, занимая освободившееся место.
Кира отлетела, рухнула на пол.
Но плевать. На боль, на темноту, на кровь, текущую из разбитых губ, на всё. Она поднимется. Она не уступит. И хотя челюсть почти не слушается, изо рта рвётся с ненавистью:
– Ты… как… ты…
Подошёл, смял в охапку, легко оторвал от пола и уверенно поволок куда-то, не обращая внимания на Кирины трепыхания, тычки и пинки.
В ванную. Припёр к стене одной рукой, второй вырвал из подставки шланг душа, направил лейку прямо в лицо, и пока Кира ошарашенно пялилась на круги чёрных дырочек, отпустил её, чтобы крутануть кран.
Ледяная струя ударила в упор, обожгла кожу. Кира задохнулась, захлебнулась, попыталась закрыться ладонями.
– Хватит! Хватит! Хватит!
Опустил душ, но не заметил, что не до конца, и теперь струи хлестали по коленям.
– Хватит, – всхлипнула Кира чуть слышно, вдавилась лопатками в холодный мокрый кафель. И затылком. А плечи потряхивало от беззвучных рыданий.
Вода. Слёзы. Кровь. Не важно.
Ну почему? Почему с ней постоянно случается такое? Почему она не в состоянии удержать себя?
Очередная вспышка агрессии, а за ней – точно такая же по силе вспышка стыда и страха.
Душ упал на пол, заизвивался змеёй, истёк последними каплями.
Уже не только плечи, Киру всю трясло. От истерики, от холода. А он уверенно ухватился за подол Кириной рубашки, задрал вверх: то ли рубашку стянул, то ли Киру из неё вытряхнул. Потом ухватился за пояс её джинсов, расстегнул, нисколько не смущаясь, пуговицу, молнию. Спустил брюки вниз и сам
