На стук вышла немолодая опрятно одетая женщина.
– Лекарь занят с больными, – сообщила она, а потом взгляд упал на то, что ей привезли, и она едва не взвизгнула.
– Вот! – Борис протянул ладонь с золотыми монетами.
– Я сейчас открою ворота…
– Беги, договаривайся, – пробормотал Борис, когда они оказались во дворе. – Говори, что хочешь. Любые золотые горы сули. Я пока этот фарш в кучу собрать попытаюсь…
Степан поспешил за женщиной в фартуке. Они поднялись на второй этаж дома. За легкой двустворчатой дверью показалось большое и светлое помещение. Внутри были двое – один лежал на простом деревянном столе, второй стоял рядом, с каким-то тускло-блестящим инструментом в руках.
Вот этот второй совсем не походил на доктора. Скорее на кузнеца или слесаря. Или, может, продавца из мясной лавки. Затертый кожаный фартук, грубые узловатые руки, сальные пряди волос, падающие на плечи, – первое, что увидел Степан.
Потом он рассмотрел пациента, и его едва не вытошнило.
Несчастный лежал вниз лицом. На его спине под лопатками словно выросли пчелиные соты. Сотни маленьких темных отверстий, в которых что-то шевелилось.
Лекарь прикладывал к этим отверстиям инструмент, в нем что-то щелкало, и шевелящийся паразит извлекался из кожи.
– У них тяжелый больной, и они платят золотыми талерами, – быстро проговорила женщина.
Доктор с пониманием кивнул, что-то сказал пациенту. Тот молча поднялся, накинул рубаху и вышел, старательно глядя куда-то мимо Степана. Показалось, он даже рад перерыву в процедуре.
Тем временем наверх подняли Расула – Борису помогал какой-то бородатый дворовый работник в брезентовых рукавицах.
Расула уложили на стол. Лекарь тут же принялся разрезать тряпье на его теле и внимательно рассматривать повреждения.
– Делайте что хотите, – сказал Борис. – Мне не надо, чтобы он прыгал и смеялся. Только чтобы жил. Ну и говорил немножко… Хотя бы день. Плачу золотом независимо от результата.
– Каттраш мокко буукх! – проговорил доктор, поморщившись. При этом он отряхнул с руки кровь Расула, которой успел заляпаться.
– Да я и сам знаю, что ему кранты! – прокричал Борис. – Но ты хоть попытайся!
– Мне нужно помогать. – На этот раз Степан понял слова лекаря. – Мойте руки.
И он кивнул на медный тазик, стоящий у входа на табуретке.
Дальше началось то, что Степан хотел бы начисто выжечь из памяти.
Ему велели держать наготове стеклянную банку с теплой водой. И по команде лить воду на тело, в нужные места. Лекарь пока лишь исследовал повреждения – высматривал осколки костей, песок, камешки, мелкий мусор и фрагменты одежды, попавшие в раны.
Борису повезло еще меньше. Надев кожаный фартук с отвратительными темными разводами, он взял пару кривых щипцов и помогал лекарю ковыряться в теле пациента.
Потом стало хуже. Степану дали объемистый тазик. Его нужно было быстро подставлять, куда скажут.
В тазик шлепались лохмотья кожи и мышц, лилась темная загустевшая кровь из гематом, сыпались обломки костей, которые лекарь вырывал из плоти резкими короткими движениями.
Все это сопровождалось хрустом, глухими ударами стамески, щелчками кусачек, хлюпаньем и бульканьем, мокрым шорохом хирургической пилы.
Врач чинил тело Расула быстро, бесцеремонно и решительно, словно разделывал индейку. При этом успевал сбрызгивать операционное поле какими-то вонючими жидкостями, накладывать слои жирной грязно-белой мази…
Степан старался смотреть в сторону, но это не всегда удавалось.
Первый раз у него в глазах потемнело, когда лекарь воткнул в бок Расулу толстую медную иглу, и из нее в тазик потекло шумной струей что-то желтое с бордовыми вкраплениями. Капли попали на руки и лицо.
Степан зажмурил глаза, несколько раз глубоко вдохнул – и устоял.
Потом лекарь покрутил между пальцев висящее глазное яблоко.
– Глаз не спасти.
– Да плевать, – пробормотал Борис.
Тело Расула вдруг дернулось, послышалось шумное дыхание.
– Та-а-а… та-а-а-а… – вырывалось из его горла.
– Он что-то говорит? – напрягся Борис.
– Дайте подохнуть, су-у-ки-и… – прошипел Расул и опять отключился.
Врач щелкнул ножницами, и глаз упал в тазик к прочим ошметкам. Натянув синеватое веко на щеку, врач зашил глазное отверстие четырьмя грубыми стежками. Потом из обрывка руки соорудил заплатку, чтобы заткнуть темную дыру в грудной клетке. Работал, словно какой-то сапожник…
