легкость. Книжник даже улыбнулся и огляделся, рассматривая своих пленителей.
Ему никогда еще не доводилось видеть так близко живых дампов. Мертвых – видел, живых – нет. Просто не о чем человеку говорить с живым дампом – его надо прикончить, пока тот не добрался до тебя. Это потому, что само существование дампа – суть постоянное отрицание жизни. Про них мало что известно. Например: рождаются дампами или становятся? Книжник склонялся ко второй версии. Это было что-то вроде болезни, какого-то вируса, менявшего генотип обычного человека, превращая его в злобное, агрессивное существо, не знающее страха и жалости. Патологическая жажда убивать сочеталась в дампах со странным болезненным состоянием: они словно разлагались заживо. Покрытые зловонными язвами, они не знали жизни без боли, это состояние приводило их в неистовство, не давало покоя, гнало вперед, заставляя убивать всех без разбору, мучить и заживо пожирать своих жертв. При этом они не были лишены элементов разума и логики. Что, впрочем, делало их еще опаснее.
Тех, что взяли его, было, как и полагается, семеро. Септ – типовой отряд дампов с типичным вооружением. Два стрелка-арбалетчика, два воина с копьями, двое с палашами и мечник во главе. У главаря этого септа был длинный двуручный меч, который он нес за спиной, как предпочитал это делать Зигфрид. И у каждого на поясе – длинный кинжал для ритуального самоубийства. Это на случай опасности захвата в плен. В общем, ребята, начисто лишенные чувства юмора. С такими и говорить не о чем.
Книжник уже догадывался, что с ним произойдет. Если не прикончили сразу, значит, его ждет худшее: сожрут заживо. Есть у дампов такой гастрономический изыск, когда ко вкусу свежего мяса прибавляются крики и страдания «пищи». Причем они умудрялись объедать жертву практически до костей и вытягивать большую часть внутренностей, сохраняя при этом несчастного в сознании, не давая отключиться от болевого шока. Что и говорить, ребята знали толк в извращениях.
Такой участи Книжник себе не желал. Но он и не боялся: Зигфрид все-таки научил его останавливать сердце. Пожалуй, это самый страшный и ценный дар, который он получал в жизни. Кроме того, можно выхватить кинжал из-за пояса ближайшего дампа – и вонзить себе в грудь или в горло…
– А ну, не дергайся! – произнес над ухом сиплый голос. – На куски порублю!
Надо же – эти гады уловили его намерения по одному лишь взгляду! Страха по-прежнему не было, зато неизвестно откуда появилось не свойственное семинаристу нахальство:
– Да я и не дергаюсь. Куда я от вас денусь? Одному в этих местах страшно, так что спасибо, вы вовремя появились.
Шедший слева дамп с каким-то мешком на голове повернул к нему уродливое подобие лица. Собственно, из лица были видны только гнилые лоскуты губ да глаза, пялившиеся из неровных прорезей, пропитанных на краях кровью и гноем. Все тело дампа, перемотанное лоскутьями мешковины, было в таких же кроваво-гнойных подтеках.
– Смелый, да?
– Я? Да что вы. Был бы смелый – к вам в отряд записался бы.
– Не думаю, что тебе это понравится, умник.
– Неужели? А судя по вам не скажешь – вы вроде как вполне себе бодрячком!
Книжник откровенно нарывался, будто удар в лицо или по печени помог бы снова ощутить ценность собственной жизни. Но дампы почему-то не отреагировали. Это было странно и настораживало еще больше – как и все, что не имеет разумного объяснения.
Коридоры трибун сменились длинным ходом, вырытым вручную прямо в грунте, без облицовки и укрепления стен. Здесь было трудно дышать от влажности, тяжелого запаха земли и дыма факелов. Путь вел все глубже, как нора гигантского земляного червя.
Что-то упало семинаристу на голову и тут же скатилось на плечо. Книжник покосился вправо и едва не за-орал: на плече извивалась красно-желтая сороконожка толщиной в три пальца. Тварь пошевелила длинными усиками и отчетливо клацнула острыми, как иглы, челюстями: ей явно не нравилось движение. Семинарист потянулся было стряхнуть ее, но, к счастью, не успел. Возле уха свистнуло – сороконожка взлетела в воздух и плюхнулась под ноги уже двумя половинками, перерубленная палашом дампа, шедшего справа.
– Ядовитая, – сквозь плотные бинты глухо пояснил дамп, похожий на восставшую из гроба мумию. Продемонстрировал лезвие палаша, на котором пузырилась кровь убитой сороконожки: похоже, в жилах у нее что-то едкое, вроде кислоты.
– Спасибо, – пробормотал Книжник. И тут же почувствовал спиной нетерпеливый тычок копьем: иди, мол, быстрее.
Надо же – дамп спас ему жизнь! Неужто что-то человеческое проснулось? Семинарист отбросил наивные мысли: наверняка все объясняется гораздо проще. Если уж его задумали сожрать заживо, стало быть, он нужен им живым и не отравленным.
Странное дело, подумал Книжник, меня ведут, как скот, на убой, а я спокоен, рассуждаю о сострадании у чудовищ. Что же происходит в голове у человека? Никакой логики. И раньше понять это было трудно, а теперь, видать, не доведется вовсе.
Земляной ход оборвался дырой в стене какого-то обширного помещения. Отблески факелов плясали на серых стенах, показались новые дампы. Можно было подумать, что они уже пришли, но не тут-то было. Его повели еще глубже, вниз, по широким ступеням, и вскоре пленник и его охрана оказались в огромном зале с массивными колоннами.
«Метро! – мелькнуло в голове. – Но здесь же…»
Книжник содрогнулся от мрачных воспоминаний. Московские подземелья – не место для человека. Это мрачный ареал чудовищ. Здесь хозяйничали
