аккумулятора в телефоне, но тут же подумал, что, в случае чего, соединит его с наладонником и получит через USB немного энергии.
— И что вы сделали дальше?
— Тут мы несколько застряли. Но, к счастью, Борович придумал, что нам следует поехать в Библиотеку Конгресса и там проследить Остерманна.
— Как?
— Посмертно. У них там, в этой библиотеке, есть все. А когда мы договорились с одним поляком, который там втихаря работал во время войны, то получили список людей, с которыми он встречался. Фон Крёцки, Аффенбах, Хорх… Сплошные знаменитости.
Wow. Довоенная полиция и вправду была хороша!
— И кто из них был химиком?
— Фон Крёцки. До этого вы тоже дошли?
Сташевский покачал головой.
— Да. Только не до фамилии.
— А до того, что Кугер и Грюневальд работали в том же самом кабинете, в котором сидел схваченный нами впоследствии гестаповец?
— Нет.
— А потом — и мы?
— Нет.
— А впоследствии, возможно, и вы сами?
— Этого я не знаю.
— Проследите судьбу этой комнаты. А конкретно: людей, которые в ней работали. Этот гестаповец… — Васяк снова замолчал. Скорее всего, у него был талант терять ход рассказа. Или это была, попросту, старость. Сташевский чувствовал ужасную усталость. Спиртного не хотелось. Он вытащил из кармана очередную банку с «Ред Булл» и сигарету из смятой пачки.
— Он даже показал нам даже противогазы в специальном тайничке. Эти немцы — настоящие придурки. Хранить противогазы для полиции… Слишком много всего у них было.
— Не совсем. — Сташевский совершил чудо, прикуривая, с телефоном в одной руке и банкой с напитком в другой.
— А этот смешной коммутатор в кабинете? Фирмы «Сименс». Он еще там имеется?
— Нет. Во времена социализма все демонтировали и установили какое-то «Элвро». А вот сейчас снова разобрали и установили новые, компьютеризованные коммутаторы. — Сташевский затянулся сигаретой и отпил глоток Энерджайзера. — Тоже фирмы «Сименс».
Васяк рассмеялся.
— О'кей. Я уже все сказал. Все конкретные данные перешлю вам на электрический адрес. А точнее: завтра, мой внук, потому что я во всех этих электричествах не разбираюсь.
— Понятно.
— Тогда у меня осталось только одна вещь.
Васяк крутил в пальцах старый, пожелтевший конверт. История. Приличная часть жизни Боровича. Снова у него перед глазами встало все, что с ним случилось. Обычный бумажный сверток. В его деревне такого просто нельзя было достать. В гулаге листы бумаги свертывали треугольником, пока не пришло известие, что писать вообще не на чем. В милиции хватало листка с печатью, а уж специальные голубые конверты были вершиной всего, для самых особенных случаев. Потом эти конверты сделались «самыми дешевыми», затем вообще исчезли. Тот, в котором находилось письмо, принадлежал к разряду самых шикарных. Сейчас он мог возбудить только смех. У него не было самоклеящихся уголков, не было окошечка для адреса, бумага была без узоров или фактуры.
Васяк сломал сургучную печать с отпечатанным гербом, что был на перстне Боровича.
— У меня тут письмо к вам. От него.
Сташевский от впечатления поперхнулся.
— Мне?! Письмо?!
— Да.
— Боже… Как?… Откуда он?… Боже! — он никак не мог справиться с собой и с чувствами.
— Оно предназначено вам, — сухо сказал Васяк. — Письмо от покойника. Прочитать?
Сташевский все еще не мог собраться. Борович написал ему письмо? Но ведь все это ему только снится. Это какие-то умственные аберрации после того, как он бросил пить. Галлюцинации. Это только сон…
—
