И вот тут пленный их поразил абсолютно. Он ответил им на чистом польском языке:
— На самом деле, я никогда не был членом национал-социалистической партии Германии.
Милиционеры онемели. Они глядели друг на друга и не могли ничего сказать. У обоих отняло речь.
— Ты… ты… — запинался Мищук. — Ты поляк?
— Нет. Я немец.
— Так как ты можешь так здорово сказать?
— Я приготовился. Я человек предусмотрительный.
Васяк лишь покачал головой.
— Тогда скажи еще чего-нибудь по-польски.
Кугер на это:
— Я не из гестапо, я не из РСХА, я не принимал участия в войне, потому что у меня только одна рука; я не был в СС, ни разу даже не видел концентрационного лагеря. Никого туда не посылал. Я унтер-офицер уголовной полиции. Бандиты, воры, убийцы — я занимался только этим.
Мищук грохнулся на стул. Васяк оперся о стенку.
— Ты знаешь польский?
— Да нет же, не знаю. Эти несколько предложений я выучил на память. Нанял самого лучшего переводчика в Бреслау, чтобы он меня натаскал… Простите, во Вроцлаве. Я чувствовал, что мне эти слова пригодятся.
Мищук с Васяком не могли выйти из шока.
— Ты, слушай, — сказал один другому. — Что-то я так думаю, что он правду говорит.
— Ну, мне тоже так кажется.
— Ладно, черт с ним. Проверим захваченные документы.
— А как ты проверишь? Сколько у тебя переводчиков?
— Да, правда. — Мищук повернулся к охранникам. — Подбросьте ему в камеру пачку «кэмэла».
Один из них возмутился.
— Американские сигареты ему давать?! Русские дам!
— Так он же задохнется. Это же немец.
— Факт, — прибавил Васяк. — Он же не прошел того, что мы. — Он вернулся к допросу: — Так что там с тем следствием в Народном Зале?
Видя, что Кугер тоже в стрессовом состоянии, уже мирно прибавил:
— Да не бойся ты. Мы же не из УБ, обычная милиция. — Какое-то время подумал. — Мы не вышлем тебя в гулаг или другой какой лагерь. Если все хорошенько расскажешь, как на исповеди, мы тебя освободим, и тогда поедешь. Немцев теперь выселяют, так что, бляха, дружки занесут тебя в поезд, и поедешь в свою Германию. Будешь там лопать эти свои… — Тут он замялся и повернул голову. — Что они там едят?
— Рульку, — подсказал переводчик.
— Ну, будешь лопать свою рульку и пить водку.
— Они пиво пьют, — снова вмешался переводчик. — Хотя и водочку не презирают.
— Ну, именно, — продолжал Васяк. — Будешь есть рульку и пить пиво с водкой. А там еще и бабонька какая поблизости. — Он закурил. — Ты хоть знаешь, сколько у тебя на родине одиноких баб? Знаешь, сколько немцев на войне погибло? И сколько там баб для окучивания? Спокойно, спокойно. Даже на калеку бросятся. Будешь ебаться как кролик, яиц же тебе не оторвало.
— А уж охотных баб будет множество, — подключился Мищук. — Вот представь-ка. Рулька, пивко, а ты с бабой в теплой постельке. Под одеяльцем. Утречком газетку просмотришь, пока она тебе завтрак будет готовить. К примеру, яичницу на сале.
Рот Кугера заполнился слюной. Мищук не останавливался.
— Понятное дело, мы можем передать тебя в УБ. Вот только, видишь… — он понизил голос. — Сначала признаешься, что прокопал канал под Атлантическим океаном, после чего тебя вышлют в лагерь за полярным кругом, в котором ты через пару месяцев сдохнешь с полными портками дерьма.
Васяк подошел сборку. Теперь он был «хорошим полицейским».
— Так что, выбирай. Яичница утром, пивко и тепленькая бабенка под одеялом, или заполярный круг, где будешь скользить по льду, потому что тебе не дадут никакой подпорки. А
Мищук прибавил:
— Как долго ты можешь выжить при минус сорока?
— Теплая женщина в постели, — манил Васяк. — Рулетка, пивко, сигаретка и утренняя газета. Или… минус сорок, вокруг только проволока и охрана. Люди, которые будут хотеть тебя сожрать. И все украсть, а ты ведь от них и не защитишься.
