— Скажи нам, скажи себе, что уже знаешь сам. Раз уж мы только призраки, мы тебе не поможем, но ты сможешь помочь себе.
— Просто-напросто, еще раз пройдись по фактам, — прибавил Грюневальд. — Ты говорил, будто бы уже знаешь подозреваемого.
— Да. Знаю.
Оба, и Грюневальд, и Мищук, обменялись улыбками.
— И кто же это такой?
— Я, — не колеблясь, ответил Славек.
Снова обмен значащими взглядами.
— Во всяком случае, в каком-то смысле. Но давайте начнем сначала. Остерманн и фон Крёцки познакомились на научной конференции в Берлине. В поезде «Берлин — Бреслау» они подружились. Обоих интересовали галлюциногены. Это я знаю из материалов Боровича и Васяка, найденных в Библиотеке Конгресса США. Оба они представляли подобные сферы науки, хотя каждый из них подходил к проблеме с другой стороны. Остерманн был ботаником. Он объездил весь свет в поисках растений, с помощью которых туземцы приближались к собственным богам. Он создал первые гибриды, скрещивая два организма, принадлежащих различным таксонам[98]. Похоже, он вывел растения, приспосабливающие собственные токсины к переменным атмосферным условиям, а так же реагирующие на изменчивость собственных жертв. Это могла быть собака, кошка, человек. Вроде бы, он вывел растения, стойкие к таким изменениям, и дающие плоды, что достаточно сложно достичь у гибридов. По-другому действовал фон Крёцки, скорее всего, немецкий еврей польского происхождения. Он получил несколько высших образований. Кроме того, он был учеником Фрейда, но после неудачных экспериментов с морфием отвернулся от мастера и направился в сторону чистой химии. Он пытался создать идеальное лекарство от депрессий, неврозов, психозов и агрессий. К сожалению, чтобы иметь возможность экспериментировать, вначале ему нужно было изобрести нечто такое, что вызывало подобные состояния. Вот это ему удалось. Противоядия цивилизации пришлось ожидать вплоть до тысяча девятьсот шестьдесят третьего года, Лео Штернбаха из фирмы «Рош» с его «валиумом» или «диазепамом». Кроме того, фон Крёцки интересовался таинственной болезнью, у которой в то время еще не было названия. Аллергией. Чем-то, способным вызвать практически немедленную кончину. Чтобы найти след, фон Крёцки даже связывался с австралийцем Клеменсом фон Пирке, который придумал это слово; он писал Уайману, который первым указал пыльцу в качестве причины «странной болезни», ассоциируемой то ли с насморком, то ли с астмой, иногда заканчивающейся неожиданной смертью. Он писал Куртису, Блекли, Муну и Фриману, только ничего из этого не вышло.
Во время столь значительной своими последствиями поездки из Берлина в Бреслау, фон Крёцки и Остерманн пали друг другу в объятия. У каждого из них имелось готовое решение того, чего искал другой. В ходе длительных бесед, начатых в поезде, и годами продолжающихся в старейшем ресторане Европы, «Швидницком Подвале», они пришли к выводу, что комбинация классической, лабораторной химии и влияния растений позволит регулировать человека, словно швейцарские часы.
Группа или, если можно так назвать, «Объединение знакомых», начала разрастаться. Аффенбах, Хорх, Штоллен, Кирчек. Список можно было бы продолжать и продолжать. Я знаю, что к чему-то они пришли. Правда, не знаю, к чему. Во всяком случае, заметки и взаимная переписка неожиданно прекратились.
— Почему? — спросил Грюневальд.
— Это были времена развития нацизма. Есть у меня такие странные предчувствия, хотя источниками и не располагаю, что эта новая коричневая идеология им ну никак не подходила. Но это всего лишь мои домыслы.
— А что произошло? — спросил на этот раз Мищук.
— Не знаю. Хотя, в чем-то понимая ученых, мне кажется, им весьма не понравился тогдашний порядок. Честное слово, не знаю. Подозреваю, что они основали организацию…
Мищук глядел довольно безразлично.
— Подрывную? — спросил он.
— Заговорщическую? — прибавил Грюневальд.
— Ох, они же были довоенными людьми, то есть, скорее всего, это была антифашистская ячейка тихих и устремленных интеллектуалов. Таких людей я знаю. Головы в облаках, вокруг красота, а тут неожиданно: трам-та-ра-рам-там. Пиф-паф! Вероятнее всего, им осточертел вид людей, которых перед тем считали коллегами, а тут те показали, кто они такие на самом деле.
— И кто же?
— Комнатные собачки, виляющие хвостом перед новой властью. Дерущиеся за то, кто из них окажется поближе к кормушке. Для этих настоящих ученых были омерзительны те псевдо-интеллигенты, которых потом стали называть выдвиженцами, которые получали руководство научными учреждениями, поскольку обладали большим понятием об умении подлизаться, чем о какой-либо науке. И еще кое-что.
— Что?
— Они хотели и далее иметь свой Бреслау. Такой, каким тот был. Многонациональным тиглем, в котором варились немцы, евреи, поляки, чехи и десяток других национальностей, а не «marschieren, marschieren, alle zusammen»[99]. Вот такими антифашистами они
