— Скажи «да», — шепнул он ей в ухо.
— «Нет» лучше, чем «да».
— Почему?
— Больше я пока сказать не могу Требуется проверить один факт. Я бы уже сейчас знала правду, если бы не забыла кое-что спросить у тети Нины.
Алик отпрянул от нее.
— Ты видела тетю Нину?!
— Только что. И Витю тоже. Они живут по-прежнему в нашем доме, но в другой квартире. Пойдем! Поговорим по дороге.
В скверике у Бородинского моста они сели на лавочку и какое-то время молчали. Оля только что кончила свой рассказ о тете Нине.
— Почему ты вдруг решила разыскать Виктора?
— Я тебе уже сказала: надо было проверить одну догадку. Пошла в Центральное адресное бюро и сказала: ищу родственника, переехавшего из Москвы. А он, оказалось, — и не думал переезжать!
— Что за догадка? Открой шкаф.
— Рано.
— Все равно открой.
Алик поднялся со своего места, присел перед Олей на корточках, взял ее руки в свои и требовательно посмотрел ей в глаза. Она помедлила и уступила:
— Ты помнишь, как тетя Паша прописывала нас к себе? Она тогда спросила, когда мы родились. Мы сказали. А тетя Паша тогда: «Вы что-то путаете, этого не может быть. Дети так быстро один за одним не рождаются. Запишем вас обоих на одну дату, как двойняшек». Выбрали твой день рождения. Мне это не понравилось — я должна была стать младше на полгода. На полгода — понимаешь? Я ведь и сейчас хорошо знаю, когда мой настоящий день рождения.
Алик вскочил.
— Это же меняет все! — крикнул он. — Совершенно все!
— Не спеши. Сначала надо, чтобы это подтвердилось.
— Да что тут подтверждать? Ясно же и так. Мы друг на друга и не похожи.
— Отец, кстати, у нас может быть один…
Алик схватил Олю за руку и поднял ее с лавки.
— Обратно к тете Нине! Чтоб все вопросы отпали!
— Сейчас уже поздно.
— Пусть! Пошли на мост, возьмем такси! Там их много с Киевского вокзала проезжает…
В такси Оля сказала:
— Я должна увидеть папину книгу… — и поправилась: — Книгу Степана.
Алик, указав глазами на шофера, прижал палец к губам.
Виктор Георгиевич Кареев был теперь пенсионер и жил на Красной Пресне. Служебную квартиру, которую он с матерью занимал в конце сороковых и где бывала Оля, ему пришлось сменить опять на комнату в коммуналке.
Носатый, темнолицый, неприветливый, Кареев бесцеремонно оглядел меня с головы до ног, прежде чем посторониться и дать нам с Надей войти в квартиру. Приведя нас к себе в комнату, он прямо у двери спросил, по какому делу мы приехали — будто и не говорил об этом вчера с Надей по телефону. Он переспросил фамилию голландского солагерника Степана и бросил на меня колкий взгляд.
— Сколько ему лет?
— Восемьдесят пять.
— Долго же у вас живут.
У меня в портфеле лежала бутылка виски. Я достал ее и протянул Карееву.
— Давайте помянем Степана Александровича и Аполлонию Максимовну.
— Что это за дрянь?
— Виски. Американская водка. Я бы купил голландскую, но в Москве ее не найти.
— Тоже мне, водка. Чего она такая ржавая? Спрячь ее обратно. Такой не поминают.
Указав нам на диван, хозяин открыл шкаф и надел на свою теплую не по погоде фуфайку еще и пиджак, на лацкане которого имелась внушительная колодка.
