— К чему тебя стеснять. У него целый дом на одного.
— А у меня — полдома, — не сдавался Линников. Митя согласился.
— Ты иди, а я сейчас, — сказал он. — Пойду у старика самогонки возьму. Выпить хочется. Разделишь компанию?
— Разделю, — сказал Степан. — Вместе сходим. Тебе у него самогонки не выпросить, он знаешь какой ужимистый.
И они опять двинули вместе к Федьке.
Самогонка монашка была мерзкой. Степан хлебнул, передернулся и поставил стакан.
— Из редьки он ее, что ли, гонит!
Митя оказался небрезгливым.
— Брось критиковать, Степа! Самогон как самогон. Другого теперь не найдешь.
И стал заставлять Линникова пить. «Спаивает», — отметил тот, но уступил: пусть противник думает, что ведет игру. В том, что Ломанов — противник и хочет окрутить его вокруг пальца, чекист больше не сомневался.
— Я вот смотрю, Степа, библиотека-то у тебя такая суровая: ничего для души, все для мозгов. Или самообразованием занимаешься?
— Занимаюсь. А что? Смешно?
— В некотором смысле. Сейчас вообще никто книг не читает, даже те, кто их всегда читал.
— И правильно. Эти пусть теперь поработают.
— Верно, — согласился Митя. — Давай выпьем за тех, кто теперь учится. Им это надо!
Линников чокнулся с гостем. «Сочувствие проявляешь, барчук! Стараешься! Знаю я твое сочувствие, гниль дворянская!» Степан опять притушил взметнувшуюся ярость и поинтересовался:
— А где твой братик?
— Нет братика. Попал в Питере в перестрелку — и конец. Случайная жертва.
— А родители?
— След простыл. Из Питера бежали, где сейчас — неизвестно.
— За что ты в тюрьму-то угодил?
— За ерунду. Одного комиссара дураком назвал. Такое у меня слабое место: как встречу дурака, обязательно должен сказать — дурак ты.
— Надо же, и я такой! — вырвалось у Степана. Он даже почувствовал на миг симпатию к своему противнику. — И сколько ты там просидел?
— С полгода.
— Что-то мало, — удивился Линников. — Или срок скостили?
— Точно. Начальник помог. Лютики он любил. Понимаешь? Одни любят ромашки, другие лютики. Только ты его не закладывай, понял? Я тебе как родному открываюсь.
— Какие ромашки-лютики? — спросил Степан и, сам догадавшись, покраснел.
— Или ты таких дел стесняешься? — спросил с ухмылкой Митя. — Ну-ну, не косись. Сам-то я нормальный. Вот сейчас к невесте еду. Только не спрашивай куда — адрес я тебе не назову. Еще увяжешься и невесту отобьешь. Давай за нее лучше выпьем.
Ломанов взял свой стакан, другой протянул Степану.
— Не могу я больше пить эту заразу, — сказал чекист. — Пей сам, не смотри на меня.
Митя поставил стаканы на место.
— Если по-честному, и мне больше не пьется. Правильно ты сказал: зараза. Может, спать завалимся? После этой отравы нутро как погреб с мышами.
Были еще только сумерки. И от Митиного трепа, и от самогонки у Степана отяжелела голова, и потому ложиться сейчас было никак нельзя. Ляжешь — и отключишься. А гостю только того и надо: чтоб стемнело и хозяин захрапел. Нет, требовалось взбодриться и высидеть до темноты.
— Рано еще спать, — сказал Линников. — Давай выпьем чаю и поговорим о чем-нибудь умном.
Мой костер догорел. Надя взяла валявшуюся рядом палку и стала дробить головешки.
— А я все-таки это попробую, — объявила она приподнято. Оказалось, она надумала пройти по углям.
— Просто так по углям нигде не ходили. Для этого надо привести себя в соответствующее состояние. Шаманы сначала поют и пляшут, тибетские монахи — медитируют.
— И на Тибете монахи ходят по углям? — поразилась Надя. — А они-то зачем?
— Чтобы доказать, что их дух владеет телом. Ожоги на ступнях в их случае означают провал на экзамене.
— Откуда ты знаешь?
