– Товарищ командир, – позвал он негромко.
Боцман тут же подошел. Хмыкнул довольно и присел на корточки возле нескольких камней – один из них прижимал к земле скомканный пионерский галстук, а другой, поменьше, лежал рядом, впритык, указывая направление.
– Вожатый, наверное, – предположил Тося. – Догадался.
– Или татарин, – буркнула Марьям. – Указали ложный след.
– Это вряд ли, – покачал головой Боцман. – Похитители не стали бы раскрывать себя. Ведь даже ложный след – это тоже след. Выдвигаемся!
Отшагав километра два, разведчики набрели на высохшую лужу. Корочка грязи еще не закаменела, была вязкой и хорошо сохранила пару отпечатков копыт. А рядом – большой след сапога и маленький, детский – вмятина на мягкой глине сберегла рисунок подошвы на кеде.
– Это они, – спокойно сказал Боцман.
– В точку! – весело сказал Тося, отходя в сторону.
Согнувшись, он выпрямился и показал еще один галстук.
– Верным путем идёте, товарищи!
– Тише, ты!
Гиреев отобрал у Данилина галстук и положил в карман, где уже лежал такой же – у него появилась идея.
– Тося, ты у нас лучше всех по-немецки можешь.
– Йа, йа! Дас штимт!
– Будешь изображать нашего дорогого гостя из СС. Скажем… гауптштурмфюрера Цольмана. Готлиба Цольмана. Годится?
Тося замотал головой:
– Не пойдет, командир. Звание уж больно низковатое…
– Тося…
– Ну, хоть штурмбанфюрером![31]
– Черт с тобой…
– Шайтан со мной! – жизнерадостно откликнулся Данилин.
– Шагом марш!
– Йаволь!
Стоянка чабанов не сразу была опознана, представляя собой невысокие стены, сложенные из камней, к которым приткнулись хижины. По запакощенному двору бродили несколько овец, но больше всего было видно следов лошадиных копыт.
Навстречу разведчикам вышли чабаны в живописных нарядах – с ножами у пояса, зашитые в бараньи куртки, с широкою черною перевязью через плечо, на которой в футляре хранились молитвы, славившие Аллаха, обутые в буйволовые сандалии, в остроконечных бараньих шапках, глубоко надвинутых на голову.
Обгоняя пастухов, выбежали здоровенные псы, гавкавшие гулко и басисто.
– Мир вам, – громко сказал по-татарски Боцман. – Мы следуем за своими друзьями, что стали… хм… невольными суруджи[32] для десятка детей большевиков. Не дадите ли приют коням и всадникам?
Чабаны переглянулись, и вперед вышел старший – седой дед с колючим взглядом.
– Кто ты, гость? – спросил он голосом, на удивление твердым.
Боцман усмехнулся.
– Зовут меня Селим Гирей, – медленно проговорил он. – Надеюсь, что вскоре не стану скрывать, кто я.
Старик забеспокоился:
– Как звали твоего деда, уважаемый?
– Девлет Эминович.
Чабан вздрогнул и отвесил низкий поклон. Было заметно, что отвык он давно кланяться, ибо не стало над ним господ, но душа раба будто ждала прихода хозяина – и дождалась.
– Проходи к огню, Селим-хан, и не побрезгуй нашим угощением.
Боцман милостиво кивнул, спешился и небрежно передал поводья пастушонку.
Сработало.
Могло, конечно, случиться и так, что пастухи были нормальными колхозниками… Нет, не могло. Не стали бы похитители рисковать, подъезжая неизвестно к кому. Эта стоянка лежала на их пути. Осталось узнать, куда он ведет дальше.
«Хан» и его «свита» проследовали в самую большую хижину. Расселись на кошмах, на сырых шкурах забитых овец, на потниках и седлах.
