Сайрус помолчал. Потом двинулся прочь, и вдруг обернулся на полпути.
– Мне сложно объяснить, но я за нее переживаю. Неустанно. И хочу, чтобы она была счастлива.
Никодимус догадывался, что в устах Сайруса это равносильно признанию в любви.
– Я тебя понимаю.
– Хорошо. Верни ее слух, – повторил просьбу Сайрус и, выдержав взгляд Никодимуса, ушел.
Четверть часа спустя черное небо заискрилось звездами. Так ярко и чисто они горели только в саванне. Накопленное за день тепло стремительно убывало.
Когда Никодимус направился к Зеленоводному, над холмами показался черный полумесяц. Благодаря праязыку Никодимус различал каждую складку местности по слабому свечению мха на скалах и короткой пушистой травы на земле. Летучие мыши – сияющие сполохи на фоне затканного алмазами неба – шелестели вокруг, охотясь на насекомых – крошечные световые пылинки, таявшие в воздухе прямо на глазах.
Перевалив через последний холм, за которым пряталась долина Зеленоводного, Никодимус остановился проверить свои татуировки. Хтонические письмена покрывали его с ног до головы.
Спускаясь в долину, он не сомневался, что идет прямо в расставленные сети – кем, Скитальцем или Тайфоном, неважно, да и неинтересно. Демон или полудракон наверняка готовят ему сюрприз – но и у него припасены для них подарочки.
Оставив позади длинный каменный гребень, Никодимус шагнул на еще не остывший от дневного солнцепека песок. После непролазной саванны с ее птицами и прочей крупной и мелкой живностью долина казалась голой – праязыком светилась лишь трава да кряжистые дубы.
Год назад Никодимус узнал от ликантропского чарослова, что деревья эти – древние творения Химеры, гибрид растения и зверя, способный порождать ликантропские магические руны. Именно эти деревья, растревоженные когда-то новосолнечными легионами, наводнили местность пресловутыми метазаклятьями.
Никодимус подозревал, что Скиталец будет скрываться где-то за ними, но на всякий случай отправился обходить оазис по дальнему краю.
Примерно на полпути что-то невидимое клацнуло за левым плечом. Никодимус не задумываясь оторвал с правого бедра короткое режущее заклятье и всадил в обидчика. Развернувшись в цепь из десяти тысяч фраз, оно колючей проволокой оплело восьмифутовую фигуру, которая тотчас повалилась на спину.
Обидчик катался по земле, не издавая ни единого звука, только трава и песок шуршали в темноте. Потом он задергался, словно металлический болван на пружинах. Шагнув ближе, Никодимус увидел обвитую колючей текстовой проволокой носатую морду, оскаленную в беззвучном вопле от невыносимой боли.
Ликантропский призрак.
Режущее заклинание затянулось, словно удавка, и призрак рассыпался. Вспомнив клацанье за плечом, Никодимус догадался, что призрак хотел его укусить, но заразился ошибками, а потом режущее заклинание довершило дело.
Происшедшее оставило Никодимуса почти равнодушным – хотя некоторую торжественность момента он все же прочувствовал: текстовый разум, написанный, наверное, еще до того, как новосолнечные легионы прошли победным маршем по полуострову, канул в небытие. Надо надеяться, остальные населяющие долину призраки усвоят урок и не полезут на рожон.
Из темноты донесся голос – басовитый, невнятный, перерастающий в утробный скрежет. Никодимус окинул взглядом дубраву, за которой поблескивала вода. Они скользили между деревьями – кто-то на четырех лапах, кто-то на задних. Даже в неясном звездном свете их большие черные глаза блестели, словно зеркало. Никодимус насчитал двенадцать.
Они затихли. Один, самый крупный, неуклюже припадал на широко расставленные лапы, словно придавленный тяжкой ношей. А еще он расплывался в глазах, как будто под водой.
Скиталец.
Остальные – ликантропы. Вернее, были ликантропами, до того, как Скиталец заразил их афазией и промыл мозги, обращая в своих адептов. Наверное, приманил их на брошенную тушу катазубра.
Никодимуса сковала холодная решимость. С ликантропами, конечно, шутки плохи, но сегодня однолунная ночь, а значит, он сможет выжать максимум из своих хтонических татуировок. Однако первое побуждение кинуться на врага Никодимус унял – надо как-то разобраться с памятью и слухом Франчески.
В холодном ночном воздухе несся полубредовый речитатив Скитальца. Никодимус выжидал, скрестив руки на груди. Речитатив делался громче.
– …недоумок-недоделок-недописок-описок… Никого-Никоко-калеко – мозги далеко… Венец творенья – конец озаренья…
Обычный бред. Отвечать бессмысленно. Никодимус ждал.
В речитатив вплелся лай, рык и тарабарщина пораженных афазией ликантропов.
– М-м-матерь моя. Другая. Другая. К тебе. М-моя м-м-матерь. Глодай свои кости, гость, высасывай костный мозг.
Это что-то новенькое, прежде Скиталец никаких матерей не упоминал. Никодимус начал замерзать и терять терпение.
