Замена

Куарэ – обвисшие винты над громадой цвета слоновой кости. Мобильный вертолетный комплекс Белой группы всегда где-то здесь, он ждет, пока грянет тревога, пока М-смесь усыпит лицей.

«Лицей», – подумала я. Впервые после звонка директора, после его окровавленных перчаток я думала о деле. Огромный учебный комплекс, оставшийся позади, лишен защиты. Это оказалось неприятной мыслью, и я поторопилась о ней забыть.

Свет стал ослепительным, когда под ногами показались металлические ступени.

– Руку, мэм!

На борт меня втащили – был звон в суставе, была попытка удержаться на ногах. Пока уходила судорога, пока стихал вопль потревоженной опухоли, я продолжала куда-то идти: навстречу внутренностям машины, подальше от вспышек в глазах.

– Садитесь вот здесь, пожалуйста!

И стало так тихо, что слепящий туман перед глазами рассеялся и я рискнула снять шлем. Салон был неярким, но выглядел очень дорого: дерево, кожа, мраморный пластик. Кресла стояли вокруг стола.

– Аэромобильный штаб СБ «Соула», – произнес голос Старка. – Доставим в ад с комфортом. Позвольте представить: мистер Велкснис, мой зам.

– Приветствую на борту.

«Руку, мэм!» – подсказала память. Велкснис был худ, бледен и в кресле сидел, словно переломленный. На его позу неприятно было смотреть. У него оказались огромные ладони и такой взгляд, что я невольно ощутила пустоту около его фамилии.

Велкснису не хватало звания. А затянувшейся паузе не хватало завершения.

– Ситуация такова, – продолжил переломленный. – Наш медиум случайно обнаружил прото-Ангела четыре часа назад. Прямо на «Метрофесте».

Куарэ неопределенно пошевелился, и Велкснис тотчас же повернул голову:

– Многокомпонентное ежегодное мероприятие. Несколько рок– и поп-площадок, залы, танцевальные подиумы. Текущее наполнение – семнадцать тысяч человек.

Это самое очевидное число для потенциального мартиролога. Окончательное зависит от того, насколько развлекательный комплекс отдален от жилых районов. Я почему-то вспомнила первые сводки об Ангелах. Я тогда еще была просто раковой больной, со мной лежала соседка, кашляющая кровью, и сотрудник социальных служб был единственным собеседником.

Когда боль позволяла, когда соседке кололи морфий и она затихала, я читала страшные сказки об облачных великанах, пожирающих города.

В моем детстве Ангелы были ужасным бедствием. Потом появился директор Куарэ, и уже тогда они стали исчезать: сначала из новостей, потом из слухов. Однажды я проснулась, держась за руку Сержа Куарэ. Мы стояли на перекрестке.

* * *

Туман начинался сразу же за разметкой пешеходного перехода. Мне было холодно: мерзли босые ноги, больничная рубашка ни от чего не защищала. В спину светил негреющий прожектор, мигали синие огни, но ни я, ни Куарэ не отбрасывали теней.

«Он такой большой, и никакой тени», – думала я. Мне было холодно, больно и любопытно.

Я помнила тишину. В тумане что-то изменилось. Фонарные столбы сдвинулись и стали сплошными стенами вдоль погруженной во мглу проезжей части. Чудные ряды уходили в молоко и терялись там.

«Как ужасно, – подумала я. – Целые стены из фонарей. Сколько же нужно электричества?»

– Соня, тебе надо пойти туда.

Он не спрашивал, понимаю ли я. Он сидел на корточках, и на небритой щеке играл синий цвет. В ушах поселился зуд. Всегда зуд, когда много синего цвета, когда мигалки, когда скорая помощь.

– Туда?

Я видела свою руку как что-то отдельное – бледное, молочное, тонкое. Я указывала в туман цвета своей руки.

– Да.

– Зачем?

– Там не будет больно.

Я не понимала.

– Там уколют лекарство?

– Нет.

Я понимала еще меньше, и тогда пришла тревога. Была одна последняя надежда:

– Это как игра?

Куарэ прищурился: я видела, что он хочет сказать: «да, игра, Соня», – я слышала толчки крови в его висках. Он сказал – но не то.

– Нет, Соня. Это не игра.

* * *

– …Иными словами, вы выдрали двоих только из соображений секретности?

Я прислушалась. ELA долго дышала моей памятью, слишком долго, но я все поняла: говорила Мовчан, она была сердита, и моего ухода в себя никто не