харизматических лидерах, способных сподвигнуть своих последователей на стихийные проявления жестокости во имя религиозных или политических идеалов. Там ни слова не говорилось ни о гонениях, ни о погромах. Вместо этого Антробус взялся отстаивать мнение, будто на Земле существуют особые места, заражающие определенных людей недугом, воспринимаемым социумом как Зло. Он назвал таких людей случайными жертвами инфицирования. При этом Антробус указывал совершенно конкретные адреса. Так, он упомянул частное владение в Чикаго и одно палаццо в Венеции. Атмосфера, царящая на отдаленной горнолыжной базе в Тирольских Альпах, была воспроизведена настолько правдоподобно, что у профессора мурашки бежали по спине, пока он читал описание событий, некогда там происходивших, если верить Антробусу. В мортирологе зловещих адресов оказались и два британских: один — в трущобах Глазго, а другим, разумеется, был дом Фишера.
— Лучше бы вы выбрали трущобы, — сказал Кларку Ситон.
Но по опрокинутому лицу профессора он понял, что время для легкомысленных шуток давно прошло.
Профессор предложил Антробусу прочитать эссе студентам на семинаре по этике, где оно произвело настоящий фурор. Именно в ходе завязавшейся дискуссии Питер и сообщил, что Фишер приходился его отцу троюродным братом и компания, управляющая имением, может обеспечить доступ туда.
— На уик-энд, — уточнил Антробус. — Ради поиска аргументов для философских дебатов.
— Из вашего описания следует, что этому Антробусу была абсолютно чужда мораль.
— Да, абсолютно, — подтвердил профессор.
— Тогда какие определения он давал злу в своих рассуждениях?
— В общепринятых терминах. У Питера были довольно устойчивые представления о том, что такое «плохо». Само понятие зла он усвоил вполне и в своем эссе приводил яркие примеры его проявления. Правда, он никоим образом не выказывал своего осуждения.
— А как, по-вашему, оно должно было проявиться?
— Думаю, он и не осуждал.
— То есть те события и действия, которые сам же и описывал. Они ни разу не вызвали у него ни потрясения, ни отвращения.
— Более того, все эти истории его вообще эмоционально не затрагивали, — ответил, чуть-чуть подумав, профессор.
— А любопытство вызывали?
— Скорее развлекали, — выдавил Кларк и закрыл лицо руками. — О боже! — наконец произнес он.
Он трезвел прямо на глазах. Воспоминания о Питере Антробусе выветрили хмель.
На организацию посещения дома Фишера ушел не один месяц. Впрочем, особой спешки и не было: история этого поместья не входила в учебный план группы профессора Кларка Студенты-этики воспринимали будущую вылазку как некое приключение. Но стоило им всерьез заняться изысканиями накануне похода, изучить историю дома и отзывы о его прежнем владельце, как всех живо заинтересовало наличие хоть каких-либо фактов у молодого родственника Фишера. Имеющиеся описания, без сомнения, представляли его жилище в самом устрашающем свете, и это давало достаточные основания для испытания на нем теории, выдвинутой Антробусом.
К тому же получить разрешение на доступ в имение было редкой удачей. Несколько газетных репортеров и телеведущих уже потерпели здесь фиаско. Сам профессор Кларк узнал, что имение закрыто для посетителей на протяжении почти полувека. Кларк не сомневался, что от дома, так давно заброшенного и вдобавок расположенного в глуши, к этому времени должны остаться одни руины. Но Антробус был непреклонен, заявив, что дом Фишера не только строго охраняется, но и содержится в образцовом порядке.
— Так понимаю, профессор, что лично вы верите в зло.
— Я рассуждаю с позиций этика. Зло как предмет обсуждения невозможно точно интерпретировать, отделив черное от белого, разом дать ответ на все вопросы. Дело в том, что, даже допустив существование зла, мы все-таки не можем дать ему четкое определение.
Ситон кивнул.
— Наши представления о зле в значительной степени зависят от нашей индивидуальной восприимчивости. Гитлера, например, гораздо удобнее считать сумасшедшим, чем злодеем, — с учетом масштаба его преступлений. Для нас такой выбор предпочтительнее. Верить в первое гораздо легче, чем во второе, поскольку нам так спокойнее.
Ситон снова кивнул.
— Важную роль играют и преобладающие на данный момент настроения в обществе. Бьюсь об заклад, что в шестидесятые годы убийства и расчленения, совершенные Йоркширским Потрошителем, расценили бы как проявления жестокости психически нездорового человека, доведенного своим безумием до преступления. А в период раннего правления Тэтчер его поймали и судили, с тем чтобы он ответил за содеянное по всей строгости закона. Правительство Тэтчер делало ставку на силу и популярность среди избирателей идеи возмездия. Вспомните начало восьмидесятых: месть стала господствующим императивом у власть предержащих. Потрошитель был признан вполне вменяемым и обвинен в убийстве по множеству статей. Однако он до сих пор содержится в Бродмуре,[11] а не в Белмарше,[12] мистер Ситон. Между тем если вы сегодня прочли бы стенограмму судебного заседания, то ни на минуту не усомнились бы, что Питер Сатклиф страдал серьезным и неизлечимым психическим расстройством.
