Ситон прекрасно помнил начало восьмидесятых, хотя оно и не ассоциировалось у него с судом по делу Потрошителя, а тем более с правлением Тэтчер. Он тогда жил в Лондоне и работал младшим репортером в одной местной газетенке. Его брат посещал курс живописи при школе искусств Святого Мартина, и они вместе снимали студию на шестом этаже дома по Черинг-Кросс-роуд, на крышу которого можно было выбраться по пожарной лестнице. Он помнил длинные летние вечера, проведенные на этой крыше, да бутылки итальянского вина.
И было это двенадцать лет назад. Помнил он и вечера, проведенные со студентками факультета моды. Они переходили из паба «Кембридж» в кафе «Сохо», а затем из клуба в клуб. Он помнил «Don't It Make My Brown Eyes Blue» из музыкального автомата наверху в «Кембридже». Конечно, он читал и о суде над Потрошителем, и о войне на Фолклендах, и о волнах протеста в связи с назревающим промышленным кризисом на рудниках Северного Йоркшира.[13] Он живо припомнил красный транспарант со статистикой по безработице, вывешенный на здании Каунти-холл как упрек правительству, заседающему как раз напротив, в палате общин. В День святого Патрика он зажигал на концертах «Поугз» [14] в Килбурне, а еще следил за триумфальным шествием «Ливерпуля»[15] по Англии и Европе. Но ему и в голову не приходило анализировать нравственные императивы правления Тэтчер. Он тогда был слишком занят, весело проводя время, и понятие этики еще не коснулось его сознания. Впрочем, его блаженное неведение в те дни распространялось и на черную магию.
Кларк откашлялся. Неоновая лампа под потолком опасно заморгала. Профессор снова надел очки, и Ситон заметил, что у него трясутся руки. Как не пожалеть того, кто напрасно ищет утешения в относительной определенности своей науки, прикрываясь ненадежным щитом псевдознаний? Однажды ему предстоит потерять привычную точку опоры, покинуть свою территорию, чтобы вновь двинуться на ощупь в темноту.
— Думаю, общество верит в существование проклятых мест, а власти делают все для того, чтобы закрепить этот предрассудок. Именно поэтому дом десять на площади Риллингтон[16] был снесен после того, как там схватили Кристи, которого потом повесили по приговору суда. Как будто мы верим, что можно покарать кирпичи и известь каменной кладки. Полный бред, разумеется. Но с другой стороны, туристы охотно платят за то, чтобы попасть в лондонский Тауэр и поглазеть на орудия пыток.
— В основном фальшивки времен королевы Виктории, — вставил Ситон.
— Но туристы ездят и в Освенцим. А там ничего подделывать не надо. Нет надобности приукрашивать ужасы, — улыбнулся профессор. — Мне говорили, что гости Москвы якобы все чаще изъявляют желание непременно посетить Лубянку — «черную Лубянку», где сами стены, кажется, сочатся пережитым страхом и стонут от рыданий.
— А сами вы, выходит, не верите, что бывают проклятые места?
Профессор страдальчески улыбнулся:
— Не верил, мистер Ситон. Раньше не верил. Но если уж быть до конца откровенным… После посещения дома Фишера мое мнение изменилось.
Поход туда наконец состоялся в первых числах октября, сразу после Михайлова дня,[17] то есть в самом начале семестра после долгих летних каникул. Студентки из четверки Кларка еще демонстрировали кто местный, кто заграничный загар. Двое из них — помоги им Господь! — были в солнечных очках, по привычке надев их, как обруч, на выгоревшие от солнца волосы. Группа собралась на автостоянке колледжа. Девушки взяли с собой дорожные сумки и позаимствованные на этот случай видеокамеры. Все были в состоянии сильного возбуждения, граничащего с экстазом. Ключи от дома вместе с картой и прочими инструкциями Кларк обнаружил у себя в почтовом ящике.
Антробус к тому времени еще не успел вернуться в университет. Он находился в Германии, где изучал материалы дела Петера Куртена, психопата и каннибала, печально известного как Дюссельдорфский Вампир. В подвале одного из полицейских участков Дюссельдорфа была оборудована камера, где какое-то время содержался Куртен. Камера уцелела при нацистах, а ближе к концу войны успешно пережила массированные бомбовые налеты союзников. Антробусу каким-то образом удалось получить разрешение на ее осмотр. Свое первое убийство Куртен совершил в возрасте пяти лет, преднамеренно утопив двух школьных приятелей. Но тогда это квалифицировали как трагическую случайность. По признанию Антробуса, его очень заинтересовал человек, начавший карьеру убийцы в столь нежном возрасте. Но, даже находясь за границей, Питер сделал все от него зависящее, чтобы группа смогла беспрепятственно попасть в имение Фишера. Его инструкции были хорошо продуманные и очень подробные.
— В общем, позаботился, — сказал Кларк.
Дождь мстительно швырял в стекла его кабинета пригоршни крупных капель. Профессор продолжил, и, вслушиваясь в интонации его голоса, Ситон даже поежился.
Семинарская группа по этике профессора Кларка состояла из трех студенток-второкурсниц: это Сара Мейсон из Уитстейбла, Ребекка Мортимер, приехавшая из Саутпорта, с побережья в Ланкашире, и Рейчел Бил — та девушка, что покончила с собой. Рейчел родилась и была похоронена в Гулле, в суровом краю на северо-востоке Англии, и ее тело теперь покоилось на кладбище возле церкви, куда она в детстве ходила на мессы.
Четвертой в группе студенток была американка Эллен Паулюс. Как и Питер Антробус, Эллен в свои двадцать шесть уже училась в аспирантуре. Она приехала в университет на год по программе обмена. И попала в дом Фишера в самом начале своего пребывания в Суррее. На родине она заканчивала четырехгодичный курс психологии и парапсихологии в солидном вермонтском колледже.
По некой непонятной для него причине фамилия Паулюс показалась Ситону до странности знакомой. Затем до него дошло: Паулюс был генерал- фельдмаршалом армии вермахта, капитулировавшим при обороне Сталинграда. Гитлер пришел сначала в недоумение, а затем в ярость, узнав, что Паулюс
