Потом степи низовьев Днепра – печенеги. Потом Русь и Киев. Как-то стольный город встретит своего князя, который из первого же похода вернулся раненый? Добыча при нем еще не та, чтобы возместила пролитую кровь и потери первого сражения…
Но что толку сейчас об этом думать? Он, Мистина, остался здесь, чтобы первое проигранное сражение не обернулось проигранной войной. Побитые, русы резко поднялись в цене.
Оставшиеся на берегу ждали еще довольно долго – пока не убедились, что Ингварова дружина ушла на запад и все тихо.
– Пора! – окликнул Альв. – Не то светать начнет, да и олядии[38] вернутся.
– Пошли! – Мистина кивнул и направился к оставленным для него лодьям.
Им предстояло незаметно для греков пройти по морю на восточную сторону, к основному войску. И уже на рассвете сниматься с места. Здесь больше ничего не держит, а впереди лежат вдоль южного берега Греческого моря золотоносные земли Романова царства… Лежат и ждут своих победителей.
Достигнув восточного берега пролива, Хавстейн еще раз оглянулся. Отсюда, издалека, любоваться исполинским костром было даже удобнее – через пролив его было видно сразу весь, зато жар и оглушающий гул пламени сюда не доставал. Стена огня стояла до неба, и равная ей отражалась в воде, достигая самого царства Хель. Уж верно, Сестра Волка тоже сейчас смотрит сюда, подняв свое наполовину красное, наполовину черное лицо.
Его десяток высадился чуть поодаль от причалов Иерона восточного, в темном укромном месте. Ясно было, что если на этом берегу еще остались греки, то все они сейчас здесь – таращат глаза и взывают к своему богу. Имея при себе десять человек, встречаться с ними Хавстейн не стремился. Ему теперь предстояло пройти несколько роздыхов и на рассвете присоединиться к войску.
– До чего же красиво! – Он обернулся к своим хирдманам. Это были опытные люди, но и они не находили сил отвести глаза от невероятного зрелища. – Даже если нас убьют завтра, мы уже не зря сходили в этот поход. Об этом погребении можно сложить сагу, и все вы уже в нее попали. А что ты за человек, если о тебе нет саги?
Часть третья
– …Не так важно рудознатцам отыскать признаки золотой жилы…
– Патер[39], постой! «Рудознатцам» – это трудное слово!
Константин август обернулся. Его старшая дочь, четырнадцатилетняя Агафья, сидела за столом мистика и усердно записывала стилом на восковых табличках черновик письма к Феодору, митрополиту Кизика и близкому другу Константина. Для своих лет эта девушка, довольно полная и важного вида, отличалась редкостной ученостью и жаждой приносить пользу. В этом ее стремлении Константин усматривал проявление родственного сходства и позволял ей помогать в делах. Правда, от дел по управлению Романией ее дед по матери – старший из соправителей, василевс Роман, своего зятя избавил почти полностью. Еще лет двадцать назад.
– Ру-до-знат-цам! – раздельно повторил Константин своим приятным голосом, заправил за ухо длинную прядь черных волос и скрестил руки на груди.
Во внутреннем саду за окном Влахернского дворца по зеленой траве под цветущими олеандрами расхаживали павлины. Маленькие гордые головки были едва заметны на вершине сапфирово-синей колонны шеи. Самый здоровенный гордо прошествовал между кустами желтых и лиловых ирисов, сошел на белую мраморную дорожку. Вид павлиньих хвостов – золотистых, смарагдово-зеленых, – всегда приводил Константину на ум метелки, которыми старший василевс подметает вокруг святого престола здешнего храма – Влахернской Божьей Матери, – когда приезжает совершать омовение в святых источниках. Эти метелки делают из павлиньих перьев. Вот от этих самых павлинов, для того их и держат в садах дворца во Влахернах.
Здешний дворец выглядел сшитым из лоскутов одеянием бедняка – уже пять веков один василевс за другим взводил здесь, на Шестом холме Великого Города, одно здание за другим. Триклиний раки – самый старый, Дунайский триклиний, триклиний Анастасия, Океанский триклиний, портик Иосифита, соединяющие все это лестницы на склоне холма, галереи, сады – все из разного камня и в разном вкусе. Зато теперь Влахернский дворец, уже довольно обширный, мог без труда вместить младшего из василевсов с семьей и приближенными. Но до великолепия Мега Палатиона ему было как до неба. Впрочем, Константина это не огорчало – он с детства знал, как преходящи земные блага и как мало стоят резьба, колонны, фрески, мозаики и позолота, если в любой миг можно среди них лишиться жизни.
– Написала? – Вспомнив о письме, он обернулся к дочери.
– Да, – кивнула Агафья, уже сидевшая в готовности, поднеся острие стилоса к оправленным в золото табличкам слоновой кости. Таблички были старые, из наследства бабки Зои. Константин слышал от матери, будто еще до свадьбы на таких табличках его отец, василевс Лев, передавал ей любовные послания и стихи, но от дочери эти семейные предания скрывал. – Продолжай.
– Или не так ищут знатоки камней чистые драгоценные камни… А ныряльщики – непорочные жемчужины… – Константин неспешно подбирал слова,
