подвернулась. Но тогда…»
Боярин призадумался, ища приемлемый выход. Не сразу, но ближе к вечеру что-то в мозгу забрезжило, стало вырисовываться. И тут…
— Село! — радостно гаркнул чуть ли не над ухом старший десятка Ольха, заметив впереди небольшое, изб в двадцать, сельцо.
Боярин вздрогнул и от досады выругался — исчезла мыслишка, а вдругорядь появится ли, нет ли, кто знает. И в ответ на резонный вопрос Ольхи насчет завернуть, зло рявкнул:
— Поспешать надо! Чай успеем до сумерек до Летявы дотянуть, там и заночуем.
Когда село скрылось с глаз, Ивану Акинфичу пришло на ум, что до Летявы им ни засветло, ни в сумерках не дотянуть. Однако он прогнал от себя запоздалое сожаление, прикинув, что ему и впрямь надо поторапливаться.
«Оно ведь как: кто первым обсказать поспеет, того и верх. К тому ж…», — он усмехнулся, поймав ускользнувшую было мыслишку за хвостик, и удовлетворенно кивнул сам себе. И когда стало ясно, что придется ночевать в лесу, выбрав какую-нибудь поляну, боярин этому обстоятельству ничуть не расстроился. Напротив, повеселел, окончательно утвердившись в своей задумке.
Поначалу шло как обычно: распрягли коней и десятник раскидал всех по работам. Четверых он отправил за хворостом для костра, еще двоих ломать лапник у росших поблизости елей, чтоб мягче сиделось, а ночью теплее спалось. Нашлись дела и для остальных, кроме… пленников. Их боярин трогать не позволил, даже развязывать не разрешил, буркнув, что непременно сбегут.
— Он совсем идиотом стал от полученного сотрясения своего куриного мозга? — возмутился Петр. — Может, мне ему слова Дмитрия напомнить?
— Лучше промолчим, — откликнулся Улан. — Чем меньше будем привлекать внимание этого козла, тем выгоднее для нас. Хотя как ни таись, а навряд ли поможет.
— Точно, — подтвердил Петр. — Смотри, как ходит. Не иначе, гадость какую-то задумал.
— Задумал он ее еще по дороге, — поправил Улан, — а сейчас прикидывает, как половчее внедрить в жизнь.
В одном друзья ошиблись — Иван Акинфич не просто ходил по поляне, но с целью. Никому не доверяя, он утрамбовывал снег на небольшой площадке, намеченной для продолжения «божьего суда». Но чуть погодя он решил изменить первоначальный замысел. Неплохо, конечно, от души съездить наглецу по уху, еще лучше свернуть ему челюсть набок, заодно пустив обильную кровавую юшку из носа, но… Где там, в глубине души, боярин подспудно опасался, что недавняя история повторится и на утрамбованном снегу окажется вовсе не басурманин, а он сам. И он внес в свою задумку изменения. Расплывшись в добродушной улыбке, направился к саням, где лежали друзья.
— Застоялись поди, добры молодцы? — пропел он чуть хрипловатым от сдерживаемой злости голосом.
— Скорее залежались, — откликнулся Улан.
— Вот, вот, — охотно закивал головой Иван Акинфич. — И я о том. Мыслится, подразмяться вам обоим желательно. Да и дельце до вас имеется.
Оба промолчали, ничего не ответив. Но боярин не смутился и, чуть выждав, сам пояснил, что за дельце. Мол, не желает он везти в Тверь котов в мешке. Оно, конечно, повеление княжича исполнить надо, но касаемо обучения дружинников — вопрос спорный. Дмитрий молод совсем, сосун еще, и двух десятков лет не исполнилось, потому доверчив. А ежели чего, князь Михайла Ярославич не с чада своего спросит — с боярина, коего самолично к нему приставил. А что ему боярин ответить может? То, что слыхал? Так это смех один. Пустым словам цена невелика, а в настоящем деле будущего наставника княжьих дружинников никто не видал.
Петр хотел возразить, что кое-кто все-таки слегка успел и даже опробовал на вкус его берцы, но вовремя осекся. Прав Улан. Нельзя этого гада злить — он и без того на взводе. А Иван Акинфич, вновь не дождавшись ответа, продолжил. Мол, известно, нешто побратим о побратиме станет худые речи вести. Он и чего есть хорошего, и чего нет — все в кучу соберет. Дескать, нет человека лучше, нет его проворнее, хоть весь белый свет обойди. Вот это самое проворство он и желает нынче проверить.
— Так что, готов? — вкрадчиво осведомился он и улыбнулся, предвкушая будущее торжество.
Улыбка получилась короткой, поскольку почти сразу боярин зашипел от боли, прижав руку к нижней губе. Несмотря на серьезность момента и грядущее испытание, Петр еле-еле удержался от смеха. Правда, злорадную ухмылку полностью скрыть не удалось — во всяком случае боярин ее подметил, но виду не подал.
— К чему? — чуточку с ленцой осведомился Улан.
— Художество свое показать, хитрости бойцовские.
Улан мотнул головой, невозмутимо пояснив:
— Куда ж мне с такими руками? Так в дороге затекли, что я их и не чувствую. Да и самому размяться желательно.
— Ништо, — «успокоил» его Иван Акинфич. — И запястья дам время размять, и самому попрыгать. Ну-ка, Ольха, развяжи.
— Одного аль обоих, — осведомился десятник.
— Да пущай обоих, — махнул рукой боярин и, пока Ольха распутывал тугие узлы, с ехидной усмешкой продолжил: — Вот токмо, боюсь, нечестный бой выйдет. Ратники-то мои в седле день-деньской тряслись, подустали изрядно, покамест ты в санях валялся. Потому мыслю, чтоб силушку уравнять, супротив тебя троих выставить.
