— Тогда валяй, — с видимым сожалением разрешил Сангре, однако внес уточнение: — но по возможности с переводом на нормальный русский. К примеру, великого магистра можешь переименовать, скажем, в паханы…
— Исходя из свежих животрепещущих воспоминаний, — понимающе кивнул Улан, посетовав: — Как на тебя пребывание в Нижнем Тагиле повлияло, — но возражать не стал, продолжив свой рассказ.
Поначалу противодействие инквизиторам было мягким и деликатным, сводясь к уговорам великого гроссмейстера (то бишь пахана, как поправил неугомонный Сангре) повременить и во всем обстоятельно разобраться. Доводы его выглядели и впрямь убедительно. Дескать, нельзя так поступать с благородным рыцарем, прибывшем из далекого Арагона, тем более все его прошлые грехи давным-давно аннулированы, а здесь он ведет себя весьма достойно. Настолько достойно, что даже принят полноправным членом[31]. Кроме того, его арест непременно вызовет нехорошие брожения в умах остальных братьев.
На кого иного красноречие главы Тевтонского ордена, может, и подействовало бы, но братья-доминиканцы оказались к нему глухи. Привыкшие к безусловному подчинению и выполнению любых своих требований инквизиторы напомнили об обязанностях духовных и светских властей оказывать им всяческое содействие. А в заключение фра Пруденте перечислил прегрешения испанца и заявил, что его обвинили в них еще весной прошлого года, призвав явиться, дабы оправдаться. Однако прошел год, а бывший тамплиер не подумал исполнить оное распоряжение. Католик же, не явившийся в течение года на вызов, признается еретиком.
И все равно принимать на себя всю ответственность за выдачу брата-рыцаря глава тевтонов не решился и собрал по поводу столь беспрецедентного случая великий капитул. Но дальнейшие события уклонились от накатанной колеи, привычной для отцов-инквизиторов. Нет, поначалу, когда собрание едва началось, ничто не предвещало для них особых проблем. Великий гроссмейстер, указав на то, что он и сам поначалу протестовал против выдачи, но после услышанных от монахов подробностей грехопадения Бонифация осознал глубину пучины, в коей погряз молодой рыцарь, а посему… Получив слово, доминиканцы заново озвучили перечень грехов рыцаря. Крыть такое было нечем и члены капитула помалкивали, мрачно взирая на инквизиторов, к которым после разгрома своих коллег-тамплиеров относились с огромной антипатией.
Однако затем слово взял спешно вызванный в Мариенбург комтур Христмемеля, под чьим началом служил Бонифаций, и обстановка резко накалилась. Уж очень лестно охарактеризовал тот молодого крестоносца, успевшего выказать стойкость, храбрость, мужественность. Мало того, комтур обрисовал его поведение на конкретных примерах, демонстрирующих, насколько скрупулезно рыцарь стремится выполнять орденский устав даже в мелочах.
Например, Бонифаций ни разу не посылал письма своей кузине, не испросив на то разрешения настоятеля и не отдав ему для ознакомления текст написанного послания, равно как всегда передавал ему полученное от родственницы ответ, дабы тот первым прочел его. Не было случая, чтобы он гасил свет, ложась спать. Многие не раз слышали, что он набожно читает «Отче наш» как на заутреню, так и в другие канонические часы, в том числе и на вечерню, притом отнюдь не ограничиваясь двадцатью девятью положенными разами[32], но зачастую добровольно увеличивая их число.
Поддержал комтура и другой крестоносец, командовавший ныне рыцарями в соседнем замке Рагнит, но еще в прошлом году возглавлявший воинов Христмемеля. Он дополнил предыдущего, высокопарно расписав поведение Бонифация в самых красочных тонах.
Именно его выступление и переполнило чашу терпения прочих членов капитула. Угрюмое молчание сменилось на бурное негодование в отношении прибывших инквизиторов. Впрочем, как предположил Улан, скорее всего, они заступались не только за молодого рыцаря, но в его лице еще и за самих себя, не желая, чтобы появился прецедент. Ведь впоследствии, используя его, средневековые чекисты римского папы смогут наложить лапу на любого из их орденской братии.
Заодно досталось и «пахану» ордена. Не стоило ему пытаться урезонить защитников Бонифация, напоминая капитулу об особых полномочиях прибывших в Мальброк отцов-инквизиторов, у коих на верительной грамоте красовалась личная печать папы Иоанна XXII — оттиск так называемого «перстня рыбака». Бедного гроссмейстера обвинили в предательстве интересов ордена, а заодно припомнили ему и прошлые ошибки.
— Кстати, а откуда у твоего фрица столь точные и полные данные? — перебил Петр.
— Вальтер сам присутствовал на капитуле, будучи его членом.
— Да ладно! С чего бы его туда пустили?! У него ж рыцарского плаща нет. Кто бы позволил занюханному сержанту явиться в офицерское собрание, не говоря о том, чтоб сидеть в президиуме?! — возмутился Петр. — Врет твой эсэсовец, как сивый мерин.
— Я сам вначале удивился, но он пояснил, что по правилам в состав капитула помимо семи братьев-рыцарей входят четверо прочих братьев, не имеющих рыцарского ранга, то есть сержантов, и священник, а всего двенадцать по числу апостолов Христа. А закончилось все тем, что великий комтур и великий госпитальер, то есть два чуть ли не самых видных по своим должностям сановника в ордене, вынудили магистра подать в отставку. По-моему, это уникальный случай в истории ордена[33].
— Лихо, — присвистнул Сангре. — Но тут они не по понятиям поступили. У жуликов и козырных фраеров нет прав на раскоронование вора в законе. И вообще, в таких случаях наказывать надо тех, кто сунулся с лажовой предъявой, а не законника. Хотя да, за их спиной папа, а он не хухры-мухры, главный общак в Риме держит. И что пахан-гроссмейстер, проглотил и не поморщился?
— Поехал к Иоанну двадцать второму искать заступничества, а с ним укатили трое из членов капитула, бывших заодно со своим шефом и
